Во сне нет никаких оснований полагать мышление в махинациях. Всё, что происходит в нём, есть мыслительный ответ на каждую интерпретацию. (Сам сон есть и интерпретация, и ответ. "Причина - следствие," - попробуйте применить здесь этот "инструмент"!)

"Человек [Mensch] - это незверь [Unthier] и сверхзверь [Überthier]; высший человек [höhere Mensch] - это нечеловек [Unmensch] и сверхчеловек [Übermensch]: вот как это сочетается. С каждым ростом человека в величие и высоту, он также растет в глубину и ужас: нельзя желать одного без другого - или, скорее: чем сильнее человек желает одного, тем сильнее он достигает другого."
– ср. с речью в Za-IV "О высшем человеке".
(Допустим и представим, что "Заратустра" - это отражение ночи, сна или полусна разума. Что тогда это ("Оно") говорит, - как сверхчеловек?.. ["Сверхчеловек" как отражение наивысшей формы разума.])

Привычка людей немедленно реифицировать, конципируя овеществлеванием, - растлевает и мысль, и сам эксперимент. (Где доказательство, что приведение "к реальности" было сделано правильно? Оно невозможно, - но уверенность не даёт сомневаться в обратном... ["Доказательство от силы" - всё ещё живо, даже в умнейших представителях рода "человек", - решение делает уверенным: следовательно, оно истинно...])

Метонимические прыжки есть не глупость, а эксперимент. (Ночь [и сон] доказывает обратное, - что крайне не разумно, в таких ситуациях, - быть логично мыслящим.)

Всё-то "хорошо", только не забывайте где вы находитесь. (Здесь бывает полезной "нить Ариадны".)
([Сон] "Лабиринт" тренирует мыслителя "опускаться вглубь", - пока не окажется объятым самое сокровенное в нём, как фундаментальный, не интерпретируемый, элемент. [Логика сна даёт ключ к пониманию разума. Но это не повод превращать всю явь в сонливость разума. Действительность дня заслуживает не меньшего внимания, а сладострастие, - это вовсе, - не аргумент...])

"Глуп до святости", - в таких местах все мы, - не без недостатков и всегда, - глупые...
(Сон рисует, тело желает, разум мыслит, сознание смыслит, - что остаётся человеку? наслаждаться? но чем, и как?.. [Цирцея как предупреждение для разума.])

"Только, когда будет разорвана последняя цепь [болезни], достигнем мы нашей великой цели: полного отделения человека от животного..."

Внутри "сна". Бог и "Бог" - в чём разница? (А если поменять их - местами?..)

Только тот, кто не сомневается в структуре действительности, может претендовать на покаяние. (Что ещё ничего не говорит о самом покаянии, но показывает логичность этого воздействия. (Сон имеет свою логику. Он - логичен, безусловно. Следовательно?..))

По некой причине люди имеют привычку думать, будто бы действия "во сне" не имеют никаких реальных последствий... (Метонимия как принцип выработки сознательного действия.)

Карты интересны, но не неисчерпаемы.
(Действительность куда более синкретична, чем это могли бы думать сами мысли. Или "мыслители"? Может ли что-то чувствовать "Weh"? А "Lust"? Или они не являются воплощениями какой-то мысли?.. Все эти вещи требуют отдельного рассмотрения.)

Формальность, требующая отдельного рассмотрения (что не заметили или не могли заметить другие, будучи ограниченными академическими рамками).
"Der Ewige Wiederkunft", взятая как мысль, конципирующая как созерцание, так и действительность (и сознательность, и проблему "причина-следствие"), - необходимым и достаточным образом даёт основания принять, формальным образом, модель "действительности как сновидения", - только потому, что, во-первых, бессознательное (и сон) структурировано по принципу "repetition-compulsivity" (это относится и к симптому, т.е. "Я"; "синтом" - это более сложное усмотрение), во-вторых, потому что в бессознательном настоящее, прошлое и будущее происходят неисторически и одновременно (с полным нарушением порядка времен; это повторяет характер, присущий Ewigkeit, - "все вещи связаны между собой в источнике вечности" (парафраз, а не цитата)), в-третьих, потому что "repetition compulsion" в полном соответствии с этой идеей означает возвращение симптома, ежедневное ("принять": значит, толковать параллельно и одновременно, а не каким-то одним образом, "предпочтительным"; телесный пример: амбидекстрия). Дополнительно к этому, - в бессознательном точно так же, - никак не определён порядок повторяемой действительности (симптома; это устраняет идею, будто бы бессознательное повторяется в смысле "машинности", "рекуррентности/recurrence/wiederkehr", и оставляет только "wiederkunft").
Это же даёт основания для формализации этой идеи - на мыслительной практике (идеи Бланко или Биона как эталонные примеры), выводя мысль о вечном возвращении из сугубо умозрительного статуса и наделяя её гораздо большей глубиной, как это подобает "самой бездонной мысли" (т.к. эта мысль включает в себя и день, и ночь, - разом).

>>910
Именно это (формальные основания) позволяют "вообще" произвести попытку взять мысль "вечного возвращения" на вооружение, и произвести эксперимент, используя метод психоанализа как своего рода ориентир в толковании так называемого "сновидения".
Другими словами, - это ["воля к власти"] расширение области мысли, до ранее не доказанного (но ставшего доступным только благодаря достижениям психоаналитиков, не брезгующими нейропсихоанализом (М. Солмс) и нейрокогнитивным (M. Eagle); также tentatively экспериментальное, но зарождающееся и необходимое: "The Routledge Handbook of Semiosis and the Brain").
(Дополнительное основание, - это то, что философия, как мыслительная практика, по своей сути, слишком сильно полагается на ощущение мышления, чем на само мышление. "Это осмысленно", или "это не бред", - как ощущение, взятое только как привычка видеть сознательный (конкретного рода) "смысл", который ранее прививается разного рода учителем, - это, конечно, "доказательство от силы", а не аргумент.)

[напомню ранее перечисленные, не совсем стандартные для философии методы, это:
1) Вся психоаналитическая практика (прежде всего: "свободные ассоциации", радикальность именно этого метода; лаканианство, бионовское направление, кляйнианство и др.)
2) "Светский буддизм" (медитативные техники вроде "зазен на ходу" соединённые с "https://files.catbox.moe/ze8y7w.pdf") вкупе с https://www.focusingtherapy.org/PDFs/FOTs-in-Training/TAEpaperAthensstudent.pdf
3) Image Streaming (и дополнительно, может быть, - "самоанализ" (Хорни), психоанализ этого)
4) https://www.liberatingstructures.com/ и методы design science (W. Ernst Eder, Stanislav Hosnedl; "Introduction to the Needs, Scope and Organization of Engineering Design Knowledge").
5) Работа с неразличённым означающим (Деррида), выявлением его по косвенным признакам и возможно - психоаналитическими методами.
6) Уяснение фундаментальных ошибок в рассуждениях (в логосе), высвобождение "собственного логоса" ("свободные ассоциации", "собственная логика, очищенная от чужих установок", "мозговой штурм") - посредством интуиции, а также формирование "собственного мюфоса" (нарратология).
7) "Сон, увиденный наяву, есть работа т.н. интуитивной переинтерпретации мира": работа с толкованием сказанного, речи, текста - посредством методов психоанализа снов (сознательно мы пребываем в бодрствующем состоянии ума и видим вещи как они есть в действительности - но бессознательно воспринимаем и интерпретируем вещи так, как наш организм делает это во сне; и во сне мы делаем абсолютно то же самое - но совершенно наоборот (бессознательно думаем что сон - это явь, а сознательно - делаем вещи такими, какими они являются нам - во сне)).]

Нет никакой "внутренней" или "внешней" действительности. Вся действительность в любой момент времени есть только и только цельное, - зачастую как проекция того, что происходит у нас во сне, на созерцаемое. (Так формируется т.н. "привычка" радоваться ("познание есть источник радости"), - когда сознательная действительность совпадает с плохо осознаваемым или бессознательным сном. Это подвергает сомнению т.н. "открытия", - ведь что было раньше, - схема "открывания" или истинно непредвиденное нечто?)

NB. Труды Ницше есть своего (онтологического или "онтологического") рода мост между философией и психоанализом. (Также: philosophy of the mind ("The Surface and the Abyss"), предвосхищение и подготовка к этому.)

О Заратустра! Не щелкай так страшно плеткой своей! Ты же знаешь: шум убивает мысли, а ко мне как раз пришли такие нежные мысли!
Мы с тобой оба – вне добра и вне зла, и не творим ни того, ни другого. По ту сторону добра и зла обрели мы остров свой и зеленый луг – мы вдвоем, только я и ты! Поэтому должны мы жить в мире и согласии!

[К "проблеме Сократа".] Моральным реалистам. Не находится ли человек, - в бессознательном, - как раз-то, - "по ту сторону добра и зла", - не просто в силу "факта", а по определению?.. [Если нет: как человек может контролировать себя в области несознательного и бессознательного? Как тогда этот вопрос обрабатывать - в юридическом смысле?.. (и виновен ли был, тогда, - Сократ?.. вот в чём, - "das Problem".)]

Предположим, что ничто другое, кроме нашей мира желаний [Begierden] и страстей [Leidenschaften], не является «данным», что мы не можем опуститься или вознестись к какой-либо другой «реальности» [«Realität»], кроме той, которая есть в наших инстинктах [Triebe] — ибо мысль [Denken] — это всего лишь поведение [Verhalten] этих инстинктов по отношению друг к другу. Неужели не позволено попытаться задать вопрос, не достаточно ли этого «данного», чтобы понять и так называемый механистический (или «материальный») мир? Я не имею в виду это как обман, «иллюзию» [„Schein“], «представление» [„Vorstellung“] (в берклианском и шопенгауэровском смысле), а как нечто, относящееся к тому же самому диапазону реальности, который присущ нашим аффектам [Affekt] — как более примитивную форму мира аффектов [Form der Welt der Affekte], в которой ещё всё в мощном единстве [Einheit] заключается, что затем раскалывается и оформляется в органическом процессе (также, если угодно, делается более мягким и ослабленным) — как своего рода жизнь инстинктов [Art von Triebleben], где все органические функции, такие как саморегуляция, ассимиляция, питание, выделение, обмен веществ, синтетически связаны друг с другом — как предшествующая форма жизни? В конце концов, не только дозволено предпринимать такую попытку, но и необходимо с точки зрения метода. Не следует допускать множественности причинных связей, пока не будет предпринята попытка обойтись одной, доведённой до её крайнего предела (— до абсурда [Unsinn], если позволите сказать): это мораль метода, от которой нельзя уклоняться сегодня; это «следует из её определения», как сказал бы математик. В конце концов, вопрос в том, признаем ли мы волю как действующую силу, верим ли мы в причинность воли [Causalität des Willens]: если мы это делаем — а на самом деле вера в это и есть наша вера в причинность [Grunde ist der Glaube] — то мы должны предпринять попытку гипотетически поставить причинность воли как единственную. «Воля» может воздействовать только на «волю», а не на «материю» [„Stoffe“] (например, не на «нервы»): достаточно того, что нужно рискнуть гипотезой, не действует ли воля на волю везде, где признаются «эффекты», и не является ли всякое механическое событие, в котором действует сила [Kraft], по сути волей, волевым воздействием. Допустим, что нам удастся объяснить всю нашу инстинктивную жизнь как оформление [Ausgestaltung] и разветвление одной основной формы [Grundform] воли — а именно воли к власти [Willens zur Macht], как я это утверждаю —; допустим, что все органические функции можно свести к этой воле к власти, и в ней будет найдено решение проблемы размножения и питания — это одна проблема — так мы бы тем самым заслужили право определить всю действующую силу как: волю к власти. Мир, воспринятый изнутри, мир, определённый и обозначенный по своему «интеллигибельному характеру», был бы именно «волей к власти» и ничем иным.

С дерева познания. — Вероятность, но не истина: возможность, но не свобода, — вот два плода, по которым древо познания нельзя спутать с древом жизни.

Суждения, оценки о жизни, за или против, в конечном счёте не могут быть истинными: они имеют значение только как симптомы, они воспринимаются только как симптомы — сами по себе такие суждения — глупости. Нужно обязательно попытаться поймать эту удивительную тонкость, что ценность жизни нельзя оценить. Ни живым, потому что он — сторона, даже предмет спора, а не судья; ни мёртвым, по другой причине.

Остережёмся: не стоит говорить, что смерть противоположна [противопоставлена] жизни. Живое — это всего лишь одна из форм мертвого, и, притом, очень редкая форма.

Утверждение, которое невозможно преодолеть. Жизнь есть то, что находится по ту сторону добра и зла. [Как и "Заратустра", - с учётом того, что именно в этот момент принципиально нельзя вмешаться в их личную беседу между собой, а не с другими ("Другая танцевальная песнь": "... мы вдвоем, только я и ты!"; это даёт ответ на "местонахождение" [дис-]позиции "по ту сторону добра и зла").]

«Dans le veritable amour c'est l'ame, qui enveloppe le corps»

[Взаимное воздержание от насилия, жестокости, эксплуатации, приравнивание своей воли к воле другого — это может стать хорошим обычаем между индивидами в определённом грубом смысле, если для этого есть условия (а именно, их фактическое сходство в силах и мерах ценностей, а также их единство внутри одного тела). Однако, если попытаться распространить этот принцип дальше, возможно, даже как основополагающий принцип общества, то сразу же выяснится, что он является тем, чем и является: волей к отрицанию жизни, принципом разрушения и распада. Здесь нужно основательно задуматься и избавиться от всякой чувственной слабости: сама жизнь по своей сути — это присвоение, насилие, подавление чуждого и слабого, угнетение, жесткость, навязывание собственных форм, усвоение и хотя бы, в меньшей степени, эксплуатация — но зачем всегда использовать именно такие слова, которым с давних пор приписана клеветническая цель? Тот же самый организм, внутри которого, как мы предположили, индивиды равны между собой (это происходит в каждой здоровой аристократии), должен сам, если он живое, а не умирающее тело, действовать против других тел так, как индивиды в нём воздерживаются действовать друг на друга: он будет живым воплощением воли к власти, он будет расти, стремиться захватить, тянуть к себе, желать преобладания — не из моральных или имморальных побуждений, а потому, что он живёт, а жизнь есть воля к власти. В этом вопросе общее сознание европейцев наиболее сопротивляется обучению: повсюду, даже под научной оболочкой, восхваляют грядущие состояния общества, в которых якобы «исчезнет эксплуататорский характер» — это звучит в моих ушах, как обещание выдумать жизнь, свободную от всех органических функций. «Эксплуатация» не принадлежит испорченному или несовершенному, примитивному обществу: она является сутью живого, как органическая основная функция, она — следствие самой воли к власти, которая и есть воля жизни [Wille des Lebens]. Пусть это теория и является новшеством, но как реальность это — исходный факт всей истории: будьте же честны с собой! —]

[[Резонанс.] Звучание в унисон. — Все сильные настроения вызывают отклик родственных ощущений и настроений; они как бы будят память. В такие моменты в нас что-то вспоминается, и мы осознаём схожие состояния и их происхождение. Так формируются привычные быстрые связи между чувствами и мыслями, которые в конце концов, когда они следуют молниеносно одно за другим, уже воспринимаются не как комплексы, а как единицы. В этом смысле говорят о моральном чувстве, о религиозном чувстве, как будто это чистые единицы: на самом деле это потоки с сотней источников и притоков. И здесь, как и часто, единство слова ничего не гарантирует для единства сущности.

Что же такое в конце концов общность? — Слова — это звуковые знаки для понятий; понятия же более или менее определённые образные знаки для часто повторяющихся и сопутствующих чувств, для групп ощущений. Для того, чтобы понять друг друга, недостаточно использовать одни и те же слова: нужно, чтобы эти слова означали одну и ту же категорию внутренних переживаний, нужно в конце концов иметь общую опытность. Поэтому люди одного народа понимают друг друга лучше, чем люди разных народов, даже если они говорят на одном языке; или точнее, если люди долго жили при сходных условиях (климат, земля, опасности, потребности, труд), то из этого возникает нечто, что "понимает" друг друга, народ. В душах всех людей одинаковое количество часто повторяющихся переживаний берет верх над более редкими: именно по ним происходит понимание, быстрое и всё быстрее — история языка есть история процесса сокращения —; благодаря этому быстрому пониманию люди объединяются, всё теснее и теснее. Чем опаснее ситуация, тем сильнее потребность быстро и легко прийти к общему мнению по важным вопросам; не понимать друг друга в опасности — вот что делает невозможным любой контакт между людьми. Даже в дружбе или любви проверяется это: ничего не бывает долговечным, если оказывается, что один из двоих чувствует, думает, подозревает, желает или боится что-то другое, чем другой, при одинаковых словах. (Страх перед "вечным недопониманием": это та благосклонная сила, которая часто удерживает людей разных полов от поспешных соединений, к которым влекут чувства и сердце — и вовсе не какой-то шопенгауэровский "гений рода"!) Какие группы ощущений внутри души быстрее всего пробуждаются, захватывают слово, дают приказ, то и определяет всю иерархию её ценностей, это в конечном итоге определяет её таблицу ценностей. Оценки ценностей человека выдают нечто о строении его души, о том, что она видит в своих жизненных условиях, что для неё является настоящей необходимостью. Предположим, что нужда всегда сближала таких людей, которые могли указывать на схожие потребности, схожие переживания с помощью одинаковых знаков, то в целом получается, что лёгкость передачи нужды, то есть, в конечном счёте, переживание только средних и обыденных переживаний, среди всех сил, которые когда-либо воздействовали на человека, должна была быть самой мощной. Люди, более схожие, более обычные, всегда были и есть в преимуществе, в то время как изысканные, утончённые, необычные, труднее понимаемые люди остаются часто одинокими, подвергаются поражению и редко передают свой род. Необходимо вызвать огромные силы противодействия, чтобы пересечь этот естественный, слишком естественный прогресс в подобное, обыденное, среднее, стадное — в нечто [«низкое»] общее!

[(Нет внутреннего и внешнего в мире. — Как Демокрит перенёс понятия «вверх» и «вниз» на бесконечное пространство, где они не имеют смысла, так и философы в целом переносят понятие «внутреннего и внешнего» на бытие и явление мира; они считают, что с глубокими чувствами можно проникнуть в самую суть, приблизиться к сердцу природы. Но эти чувства глубоки только постольку, поскольку с ними, едва замечаемо, регулярно возникают определённые сложные группы мыслей, которые мы называем глубокими; чувство глубокое, потому что мы считаем сопровождающие его мысли глубокими. Однако глубокая мысль может быть далека от истины, как, например, любая метафизическая; если от глубокого чувства отбросить сопутствующие мыслительные элементы, остаётся лишь сильное чувство, и оно не даёт ничего для познания, кроме самого себя, так же как и сильная вера доказывает только свою силу, а не истину того, во что веруют.)]]

Жизнь есть то, что нельзя преодолеть без воли самой Жизни. Что тогда определяет ценность? Не власть, а сам человек [человек есть форма "воли к власти"].

В сне, в последнем утреннем сне, я сегодня встал на предгорье, — за пределами мира, держал весы и взвешивал мир. [Во сне, в последнем утреннем сне своем стоял я на высокой скале, по ту сторону мира, держал весы и взвешивал мир.]
О, как рано мне пришла утренняя заря: она меня разожгла, эта ревнивая! Ревнива она всегда к моим утренним огненным мечтам. [О, слишком рано приблизилась ко мне утренняя заря – пылкая и ревнивая, – она разбудила меня! Всегда ревнива она к моим знойным утренним снам.]
Измеримо для того, кто имеет время, взвешиваемо для хорошего весовщика, на крыльях для сильных, предсказуемо для божественных орехоколов: так мир и обнаружил мой сон: [Измеримым для того, у кого есть время; весомым для того, кто знает, как взвешивать; досягаемым для сильных крыльев; угадываемым для божественных отгадчиков – таким предстал мне во сне этот мир.]
Мой сон, храбрый мореплаватель, наполовину корабль, наполовину буря, тихий, как бабочка, нетерпеливый, как благородный сокол: как же он нашел терпение и время, чтобы сегодня взвешивать мир! [Сон мой, отважный мореход, полукорабль, полушквал, безмолвный, как мотылек, нетерпеливый, как сокол: откуда взялись у него сегодня и время, и терпение, чтобы взвешивать мир!]
Наверное, шептала ему моя мудрость, моя смеющаяся, бодрствующая дневная мудрость, которая насмехается над всеми «бесконечными мирами»? Ведь она говорит: «Там, где есть сила, там и число становится господином: оно сильнее всего». [Не иначе, как тайно внушила ему это мудрость моя, – бодрая, насмешливая, дневная мудрость моя, смеющаяся над всеми бесконечными мирами! Ибо говорит она: "Где есть сила, там господствует и число, ибо у него больше силы".]
Как уверенно смотрел мой сон на этот конечный мир, не с любопытством, не с жадностью, не с опасением, не с просьбами: [С какой уверенностью взирал сон мой на этот конечный мир – без любопытства, без сожаления, без страха, без мольбы;]
— как если бы мне предложили полный апельсин, зрелый золотой апельсин с мягкой, прохладной, бархатной кожей: — так мне представился мир: [– словно наливное яблоко просилось в руку мою, спелое и золотистое, с нежной прохладной бархатистой кожицей – таким мне представился мир:]
— как если бы дерево мне махало, широкое, крепкое, согнутое в спину и даже в подножку для усталого путника: так мир стоял на моем предгорье: [– словно кивало мне дерево с раскидистыми ветвями, сильное волей, согнутое для опоры и отдохновения ногам усталых путников: таким мне предстал со скалы этот мир;]
— как если бы изящные руки несли мне открытый ларец — ларец, раскрытый для восторга стыдливых, благоговейных глаз: так мне сегодня встретился мир: [– словно нежные руки несли мне навстречу ларец, открытый для восторгов стыдливых почтительных глаз – таким этот мир мне явился сегодня;]
— не слишком загадочный, чтобы отогнать человеческую любовь, не слишком разгаданный, чтобы усыпить человеческую мудрость: — мир, что был хорошим человеческим делом, которому так часто приписывают зло! [– не столько загадкой, чтобы отпугнуть человеческую любовь; не столько разгадкой, чтобы усыпить человеческую мудрость, – человечески добрым явился сегодня мне мир, о котором так много злословят!]
Как благодарен я своему утреннему сну, что так я сегодня в раннем часу взвесил мир! Как человечески добрым делом он мне явился, этот сон и утешитель сердец! [Как благодарен я этому сну за то, что сегодня на рассвете взвесил я мир! Человечески добрым пришел ко мне сон, утешитель сердец!]
И что я буду следовать за ним днем и учиться у него: хочу теперь взвесить три самых злых вещи, положить их на весы и взвесить по-человечески. [И днем поступлю я, подобно ему, и научусь у него всему лучшему: теперь хочу я возложить на весы из всех зол три самые худшие и по-человечески верно взвесить их.]
Кто учил благословлять, тот учил и проклинать: какие три вещи на свете прокляты больше всего? Их я положу на весы. [Кто учил благословлять, тот учил и проклинать: какие же в мире есть три наиболее проклятые вещи? Их я хочу положить на весы.]
Похоть, жажда власти, эгоизм — эти три вещи прокляты сильнее всего и обмануты более всех, — их я хочу взвесить по-человечески. [Сладострастие, властолюбие, себялюбие - это троякое зло до сих пор проклинали усерднее всего и более всего на него клеветали; и вот это зло хочу я сегодня по-человечески тщательно взвесить.]
Вставай! Вот и мое предгорье, а там море: оно катится ко мне, вздымаясь, лаская, верное старое, сотноглавое чудовище, которое я люблю. [Ну что ж! Здесь скала моя, там – море: оно подкатывается к ногам моим, косматое, ластится, – верное, старое чудище, стоглавый пес, любимый мной.]
Вставай! Вот я держу весы над бушующим морем: и выбираю свидетеля, пусть он смотрит — тебя, дерево-отшельника, тебя, пахнущее, широкое, которое я люблю! [Ну что ж! Здесь хочу держать я весы, над бушующим морем, и выбираю свидетеля, чтобы смотрел он, – выбираю тебя, любимое мое одинокое дерево, широко раскинувшее ветви свои, источающее благоухание!]
На каком мосту идет будущность? Через какое принуждение высокое склоняется к низкому? И что значит еще высшее — восходить? [По какому мосту идет нынешнее к грядущему? По чьему принуждению высокое клонится к низкому? И что велит высшему расти все выше и выше?]
Теперь весы стоят ровно и неподвижно: три тяжелых вопроса я положил туда, три тяжелых ответа лежат в другой чаше весов. [Теперь весы в равновесии и неподвижны: три тяжких вопроса бросил я на одну чашу весов, три тяжких ответа несет другая.]

Да, чтобы одиночество высоты не уединялось навсегда и не наслаждалось собой; чтобы гора спустилась в долину, а ветры с высоты пришли в низины: [Чтобы одинокая вершина не оставалась вечно одна и довлела себе; чтобы гора снизошла к долине, а ветры вершин – к низинам.]
О, кто бы нашел истинное имя для этого желания! «Дарующая добродетель» — так называл это неопределенное когда-то Заратустра. [О, кто найдет истинное имя, чтобы назвать и возвести в добродетель это стремление! "Дарящая добродетель" – так назвал некогда Заратустра то безымянное.]
И вот тогда это случилось — и правда, это случилось впервые! — что его слово благословило эгоизм, здоровый, целительный эгоизм, который исходит от сильной души: [И тогда случилось, – и поистине случилось впервые, – что слово его возвеличило себялюбие – бодрое, здоровое себялюбие, бьющее ключом из сильной души;]
— от сильной души, к которой принадлежит высокое тело, красивое, победоносное, восстанавливающее, вокруг которого все вещи становятся зеркалом: [– из сильной души, соединенной с возвышенным телом, прекрасным, победоносным и крепким, рядом с которым каждая вещь становится зеркалом;]
— гибкое, убедительное тело, танцор, чье подобие и проявление — это сама радостная душа. Таков эгоизм этих тел и душ, называемый собой «добродетелью.» [– из сильной души, соединенной с гибким телом, которое говорит само за себя, с телом-танцором, символом и выражением которого служит душа, радующаяся себе самой. Радость таких тел и душ называет себя добродетелью.]
Своими словами о добре и зле эта радостная душа защищает себя, как святыми рощами; именами своего счастья она изгоняет от себя всякое презрение. [Речами своими о дурном и благом ограждает себя эта радость, словно священными рощами; именами счастья своего отгоняет она от себя все презренное.]
От себя он отгоняет всякую трусость; он говорит: «Зло — это трусость!» Презрительно он смотрит на того, кто всегда заботится, вздыхает, жалуется, кто подбирает даже малейшие выгоды. [Прочь от себя гонит она все малодушное; она говорит: "Дурное – это трусливое!". Достойным презрения кажется ей всякий, кто постоянно заботится, вздыхает, жалуется и извлекает из всего малейшую выгоду.]
Он презирает и всякую переменчивую мудрость: ибо, правда, существует и такая мудрость, что цветет в темноте, теневая мудрость, которая всегда вздыхает: «Всё суета!» [Она презирает и всякую унылую мудрость: ибо поистине есть мудрость, расцветающая во мраке, мудрость, подобно ночной тени постоянно вздыхающая: "Все – суета!".]
Боязливое недоверие для неё — ничто, и каждый, кто хочет клятв вместо взглядов и рук, — также всякая чрезмерно подозрительная мудрость, — ибо такая мудрость свойственна слабым душам. [Она не любит боязливой недоверчивости и всех тех, кто требует клятв вместо взглядов и протянутых рук; и не любит недоверчивую мудрость, ибо это – мудрость трусливых.]
Ещё меньше она ценит поспешных, раболепных, тех, кто сразу ложится на спину, смиренных; и есть также такая мудрость, что смиренна, раболепна и быстрая на угодничество. [Еще ниже ценит она угодливого и кроткого, того, кто тотчас, как собака, ложится на спину; есть мудрость, которая по-собачьи угодлива, смиренна, набожна и услужлива.]
Она ненавидит и испытывает отвращение ко всем, кто не хочет защищаться, кто глотает ядовитую слюну и злые взгляды, ко всем чрезмерно терпеливым, всем терпящим, всем довольным: это, понимаете, рабская природа. [Ненавистен и противен ей тот, кто никогда не защищается, кто проглатывает ядовитые плевки и злобные взгляды, кто слишком терпелив, кто все выносит и всем доволен: ибо это – характер раба.]
Будь ли кто рабом перед богами и божественными ногами, будь ли перед людьми и глупыми человеческими мнениями, — вся рабская природа вызывает у неё отвращение, эта блаженная самость! [Раболепствие ли это перед богами и следами от ног их или перед людьми с их глупыми мнениями, – на все рабское плюет оно, это великое себялюбие!]
«Зло» — вот как она называет всё, что согнуто и угрюмо, рабски склонившиеся глаза, подавленные сердца, и всякую ложную, поддающуюся натуру, что целует широкими трусливыми губами. [Дурное: так называет она все, что трусливо и рабски принижено, – покорно моргающие глаза, подавленные сердца и ту лживую, согбенную породу людскую, которая готова лобызать широкими, боязливыми губами.]
А после-мудрость — так она называет всё, что выворачивают рабы, старики и уставшие, и особенно всю эту глупую, чрезмерно остроумную священническую глупость! [И лжемудрость: так называет она все, над чем мудрствуют рабы, старики и усталые, а особенно – скверное, нелепое суемудрие перемудривших жрецов!]
Но после-мудрые, все эти священники, уставшие от мира и чьи души принадлежат женскому и рабскому типу, — ах, как же они всегда играли с самостью дурную шутку! [Все эти лжемудрые – эти жрецы, все эти уставшие от мира и те, чьи души – бабского или рабского рода, – как ловко очернили они себялюбие!]
И вот что должно было бы быть добродетелью и называться добродетелью — так это с самостью играть дурно! И «бескорыстным» — так желали бы быть все эти усталые трусы и пауки, эти миромудрые! [Ведь именно эта лжемудрость почиталась за добродетель и называлась именем ее, с тем, чтобы жестоко гнать себялюбие! "Отказаться от себя" – вот чего с полным основанием хотели все уставшие от жизни трусы и пауки-крестовики!]
Но всем им придёт день, превращение, меч правосудия, великий полдень: там многое откроется! [Ныне же приближается к ним день, когда все изменится: меч судьи, Великий Полдень; и многое станет тогда явным!]
И кто говорит «Я» свят и цел, и самость блаженна, — тот действительно говорит, что он знает, — пророк: «Вот, он приходит, он близок, великий полдень!» [И кто славит "Я" и освящает себялюбие, поистине, тот говорит вдохновенно, словно пророк: "Вот наступает он, Великий Полдень, вот он уже близок!"]

>>919
Жизнь учит Заратустру: власть есть то, чем следует делиться с другими.

Скажите мне, как золото достигло наивысшей ценности? Потому что оно необычайно, бесполезно, сияет и мягко блеском своим; оно всегда дарит. [Скажите же мне: как сделалось золото высшей ценностью? – Потому оно стало ей, что редкостно и бесполезно, и нежен блеск его; оно всегда дарит само себя.]
Только как образ высшей добродетели золото достигло наивысшей ценности. Взгляд дарующего сверкает, как золото. Сияние золота заключает мир между Луной и Солнцем. [Только как символ высшей добродетели стало золото представлять высшую ценность. Как золото, светится взор у дарящего. Золотой блеск заключает мир между солнцем и луной.]
Необычна высшая добродетель, бесполезна она, сияет и мягка в своем блеске: добродетель дарования — это высшая добродетель. [Редкостна высшая добродетель и бесполезна, она сияет и нежна в блеске своем: дарящая добродетель есть наивысшая.]
Воистину, я хорошо угадываю вас, мои ученики: вы стремитесь, как и я, к дарующей добродетели. Что вам с кошками и волками общего? [Поистине, я разгадал вас, ученики мои: вы стремитесь, подобно мне, к дарящей добродетели. Действительно, что у вас общего с кошками и волками?]
Это ваша жажда стать жертвами и дарами: и потому вы хотите накопить все богатства в своей душе. [Жажда ваша в том, чтобы самим стать и даром, и жертвой: потому и алчет душа ваша вобрать в себя все сокровища.]
Ненасытно стремится ваша душа к сокровищам и драгоценным камням, потому что ваша добродетель ненасытна в желании дарить. [Ненасытно стремится душа ваша к богатствам и драгоценностям, ибо ненасытна и добродетель ваша в своем желании дарить.]
Вы заставляете все вещи прийти к вам и в вас, чтобы они снова потекли из вашего источника, как дары вашей любви. [Вы притягиваете все вещи к себе и в себя, чтобы изливались они из родника вашего дарами любви.]
Воистину, такая дарующая любовь должна стать разбойником всех ценностей; но я называю эту самовлюбленность святой и целительной. [Поистине, грабителем, стяжающим все ценности, должна стать дарящая добродетель; но здоровым и священным называю я это себялюбие.]
Есть и другая самовлюбленность, слишком бедная, голодная, которая всегда хочет воровать — эта самовлюбленность больных, больная самовлюбленность. [Есть еще и другое – неимущее, голодное, всегда готовое украсть; таково себялюбие больных, больное себялюбие.]
С глазами вора она смотрит на все сверкающее; с жаждой голода она измеряет того, кто богат на еду; и всегда подкрадывается к столу дарующих. [Глазами вора взирает оно на все блестящее; с голодной алчностью примеряется оно к тем, кто обильно ест; всегда пресмыкается оно близ стола дарящих.]
Болезнь говорит из такого желания и невидимая дегенерация; от хилого тела говорит воровская жажда этой самовлюбленности. [Болезнь и невидимое вырождение сказываются в этой алчности; о больном теле свидетельствует воровская жадность этого себялюбия.]
Скажите мне, братья мои: что для нас считается худшим и наихудшим? Разве не дегенерация? — И на дегенерацию мы всегда указываем, когда нет дарующей души. [Скажите мне, братья мои: что считается у нас худшим и наихудшим? Разве не вырождение? - А как раз на него мы и наталкиваемся там, где нет дарящей души.]
Вверх идет наш путь, от рода [Art] к сверхроду [Über-Art]. Но ужас для нас — это дегенеративный смысл [Sinn], который говорит: "Все для меня." [Наверх ведет путь наш, от рода к высшему роду. Но ужасно нам вырождающееся чувство, которое заявляет: "Все – для меня".]
Вверх летит наш разум [Sinn]: так он подобен нашему телу, как восхождение. Образы таких восхождений — имена добродетелей. [Вверх устремляется наше чувство: оно есть символ нашего тела, символ возвышения. Символы таких возвышений суть имена добродетелей.]
Так тело проходит через историю, становясь и борясь. А дух — что он для него? Его вестник и спутник в борьбе и победах. [Так проходит тело через Историю – в становлении и в борьбе. А дух – что он для тела? Он – глашатай его битв и побед, товарищ и отголосок его.]
Образы [Gleichnisse] — все имена добра и зла: они не выражают, они лишь манят. Дурак, кто хочет знать от них! [Все наименования добра и зла суть символы: они не говорят, а только намекают, молча указывая. Глупец тот, кто в названиях ищет знания.]
Внимайте мне, братья мои, каждому моменту, когда ваш разум [Geist] хочет говорить образами: там — источник вашей добродетели. [Будьте же внимательны, братья мои, в те часы, когда дух ваш заговорит притчами и символами: ибо тогда зарождается добродетель ваша.]
Там ваше тело [Leib] возвышено и воскресает; его радостью очарован дух, который становится творцом, ценителем, любящим и благодетелем всех вещей. [Тогда тело возвышается и воскресает; своей благодатью окрыляет оно дух ваш, и становится он творцом и ценителем, несущим любовь и благо всем вещам.]
Когда ваше сердце широко и полно пульсирует, как река, благословение и опасность для обитателей: там — источник вашей добродетели. [Когда переполненное сердце ваше волнуется и разливается, подобно потоку, и это – благо и вместе с тем опасность для живущих на берегу: тогда зарождается добродетель ваша.]
Когда вы возвышены над похвалой и осуждением, и ваш волеизъявление стремится командовать всеми вещами, как воля любящего: там — источник вашей добродетели. [Когда вы возвысились над похвалой и порицанием и воля ваша желает повелевать всеми вещами как воля любящего: тогда зарождается добродетель ваша.]
Когда вы презираете приятное и мягкую постель, и не можете достаточно далеко отстать от мягкотелых: там — источник вашей добродетели. [Когда вы презираете мягкое ложе и все приятное, однако, легко засыпаете даже возле роскошных постелей неженок: тогда зарождается добродетель ваша.]
Когда вы — единая воля, и этот поворот всей нужды называете необходимостью: там — источник вашей добродетели. [Когда вы начинаете желать одной волей и этот поворот от всего, что заботит вас, называете необходимостью: тогда зарождается добродетель ваша.]
Воистину, она — новая добродетель и новое зло! Воистину, новый глубокий шум и голос нового источника! [Поистине, она – новое добро и новое зло! Голос нового родника, доносящийся из глубин!]
Власть [Macht] — вот она, эта новая добродетель [Tugend]; господствующая мысль — вот она, и вокруг нее умная душа: золотое солнце и вокруг нее змея познания. [В ней могущество, в этой новой добродетели; она – господствующая мысль, осененная мудрой душой: золотое солнце, и вокруг него – змей познания".]

Dem Werden den Charakter des Seins aufzuprägen — das ist der höchste Wille zur Macht.
Zwiefache Fälschung, von den Sinnen her und vom Geiste her, um eine Welt des Seienden zu erhalten, des Verharrenden, Gleichwerthigen usw.
Daß Alles wiederkehrt, ist die extremste Annäherung einer Welt des Werdens an die des Seins: Gipfel der Betrachtung.
Von den Werthen aus, die dem Seienden beigelegt werden, stammt die Verurtheilung und Unzufriedenheit im Werdenden: nachdem eine solche Welt des Seins erst erfunden war.
Die Metamorphosen des Seienden (Körper, Gott, Ideen, Naturgesetze, Formeln usw.)
„Das Seiende“ als Schein; Umkehrung der Werthe: der Schein war das Werthverleihende —
Erkenntniß an sich im Werden unmöglich; wie ist also Erkenntniß möglich? Als Irrthum über sich selbst, als Wille zur Macht, als Wille zur Täuschung.
Werden als Erfinden Wollen Selbstverneinen, Sich-selbst-Überwinden: kein Subjekt, sondern ein Thun, Setzen, schöpferisch, keine „Ursachen und Wirkungen“.
Kunst als Wille zur Überwindung des Werdens, als „Verewigen“, aber kurzsichtig, je nach der Perspektive: gleichsam im Kleinen die Tendenz des Ganzen wiederholend
Was alles Leben zeigt, als verkleinerte Formel für die gesammte Tendenz zu betrachten: deshalb eine neue Fixirung des Begriffs „Leben“, als Wille zur Macht
Anstatt „Ursache und Wirkung“ der Kampf der Werdenden mit einander, oft mit Einschlürfung des Gegners; keine constante Zahl der Werdenden.
Unbrauchbarkeit der alten Ideale zur Interpretation des ganzen Geschehens, nachdem man deren thierische Herkunft und Nützlichkeit erkannt hat; alle überdies dem Leben widersprechend.
Unbrauchbarkeit der mechanistischen Theorie — giebt den Eindruck der Sinnlosigkeit.
Der ganze Idealismus der bisherigen Menschheit ist im Begriff, in Nihilismus umzuschlagen — in den Glauben an die absolute Werthlosigkeit das heißt Sinnlosigkeit…
Die Vernichtung der Ideale, die neue Öde, die neuen Künste, um es auszuhalten, wir Amphibien.
Voraussetzung: Tapferkeit, Geduld, keine „Rückkehr“, keine Hitze nach vorwärts
NB. Zarathustra, sich beständig parodisch zu allen früheren Werthen verhaltend, aus der Fülle heraus.

Исходя из положения, что "должно быть только то, что не может [не властвовать] не быть [не существовать]", можно рассмотреть сон как своего рода акцию и реакцию ("эксплуатацию", см. выше >>916 а также ZGM-II-12 и ZGM-II-13: "некая воля к власти возгосподствовала над чем-то менее могущественным и самотворно оттиснула его значением определенной функции") "первого рода": он есть попытка интерпретации мироощущения, его фальсификация (см. афоризмы "Логика сна" в MA-I, "Заблуждение, касающееся воображаемых причин." в GD, и "О видении и загадке" в Za-III; "Двойная фальсификация, от чувств [Sinn] и от духа [Geist], чтобы получить мир существующего, сохраняющегося, эквивалентного и т. д."), - как таковой, он не содержит никаких (уж тем более) мистических "таинств". Сон есть реальность такая же "скучная", как и сознательная [бодрствования], и даже более этого, - он менее разнообразен, более упрощён, фальсифицирован, менее любопытен, как объект исследования. (Это значит, что и гипотетические "носороги в аудитории" так же менее интересны, чем что-то сугубо действительное.)

>>921
Устранив различие между явью и сном ("действительность как сновидение" скорее означает, что нет и "сновидения", - точно так же, как: "Мы упразднили истинный мир – какой же мир остался? Быть может, кажущийся? … Но нет! Вместе с истинным миром мы упразднили также и кажущийся!", - есть просто видимость, одна и та же, во всех случаях обрабатываемая и интерпретируемая, - одинаково (с точки зрения сознания и его "зрения", "перспективного угла")), - устраняется и "разрыв": получается возможность действовать одинаково во всех ситуациях вне зависимости от их направленности или последовательности (вне зависимости от того, в какую сторону мы идём и по какому "пути" - касательно врат "Момент"/"Миг" (Za-III, "О видении и загадке")): так как методы психоанализа приспособлены к неисторическому и одновременному, - они есть параллельное средство и помощь в разрешении несостыковок и причинно-следственных проблем ("нет ничего лучше причины и следствия"). И наоборот, - стандартная модель сознательности есть такое же подспорье при ориентировании внутри сновидческих или около-сновидческих (проецируемых) проблем.
Эта модель интерпретации и толкования (чтения) есть взаимное переплетение, устраняющее противоречия и несостыковки там, где "противный" метод бессилен что-то предложить.

Это же есть путь к наиболее личному "прозрению": то, что касается сна, автоматически (в силу метода, т.е. привычки толковать согласно методу) становится связанным с ним. Оно больше не подавляется и не репрессируется, а выносится на, - сознания, - поверхность (и становится допустимым работать с ним; казавшиеся "сложными" вещи больше не ускользают от рассмотрения).
Таковой эффект есть рост воли к власти, - и ничего кроме этого.

Отдельным остаётся тот эффект, что видение сна как направляющего действия в действительном мире обычно не учитывается в человеческом мировоззрении, - оно как будто бы вынесено за скобки, как скрытый аффект. Этот аффект, во многом, есть то, что можно в действительности означить и интерпретировать. Даже ситуации, где означающие становятся Реальными (Real, см. поздние теории Лакана) и не поддаются никакой интерпретации, а только выражают собой какое-то направление или аффект, - всё равно несут те или иные данные (а не мистическую "информацию"). Эти данные можно учесть (с помощью чисел), - а значить, этим можно ими овладеть, - и тем самым, посредством власти, - привнести их и в сознание, и в этот мир.
(К вопросу о "обнажённости", особенно: "желания сказать".)

Учёт символом и означающих сновидения влечёт за собой разбор их согласно не "интуициям", а строгим методам. Эти методы устанавливают связи между ними, и их объектами, явно, вновь и вновь. Это установление связей как "насилие" есть то, что оформляет жизнь. И будучи морально неопределённым (во сне никто не несёт наказания и не имеет, за свои действия, никакой вины), - эти методы, в их действенности и действительности, - так же лежат "по ту сторону добра и зла", - как и сама [Жизнь] "эксплуатация", - жизнедеятельность (снов) носителя.

Моральным реалистам, снова.
Отсюда и следует, - что слишком многое в человеческой действительности, в силу определения, - лежит "по ту сторону добра и зла". Прежде чем доказывать ту или иную метафизическую (а не просто, - юридическую), - "насильственность", - следует доказать, что она (конципируемая "насильственность") в действительности не была результатом того, что называют как "сон" или даже "мысленный эксперимент" ("поставить себя на место Другого/Инакового"). Потому что, согласно строгости мышления и даже сократической методике, - без знания сна обвиняемого, - нет никакой возможности доказать, до конца, те или иные "мотивы". Просто в силу нехватки данных о них.
И даже эта линия рассуждения не отменяет "моральный реализм" как идею, - но только уточняет и углубляет, - почему он всё-таки (не доходя до уровня суждений "жизнь нельзя оценить"), - всё ещё, - утопический идеализм, - всё ещё, - не достижим...

... и это же позволяет дополнить арсенал философского мышления, существенно расширив его тем, что доселе запрещалось как "поэтический избыток". Оказывается, что даже это хранилище означающих (сон), - может быть вполне задействовано в философии, как неотъемлемый его элемент.

И этот элемент, всегда, - лежит, - по ту сторону, - Добра и Зла. [Человека и Времени.]

[The end.]