| >> |
№626
Чтобы не выпасть из своей манеры, которая у меня утверждающая и имеет отношение к противоречию и критике лишь косвенно, лишь поневоле, я сразу излагаю три задачи, для решения которых нужны педагоги и воспитатели. Нужно научиться видеть, нужно научиться мыслить, нужно научиться говорить и писать: цель всех трех - благородная культура.
Научиться видеть - приучить глаз к покою, к терпению, к тому, чтобы позволить себе приблизиться; отложить суждение, научиться охватывать частный случай со всех сторон. Это первая предварительная подготовка к духовности: не реагировать сразу на раздражитель, а овладеть тормозящими, завершающими инстинктами. Учиться видеть, как я понимаю, - это почти то, что в нефилософской манере говорить называется сильной волей: главное в ней - это именно не «хотеть», уметь приостановить решение. Вся недуховность, вся подлость основана на неспособности противостоять стимулу - человек должен реагировать, он следует каждому импульсу. Во многих случаях такая потребность уже является патологией, упадком сил, симптомом истощения - почти все, что нефилософская грубость называет «пороком», есть всего лишь физиологическая неспособность не реагировать. - Полезное применение того, что человек научился видеть: как ученик, он становится медлительным, подозрительным, неохотным. Незнакомые люди, любые новые вещи поначалу будут подходить к нему с враждебным спокойствием - он будет отводить от них руку. Открывать все двери, ложиться на живот перед каждым фактом, всегда быть готовым вскочить, погрузиться в чужие и другие вещи - словом, знаменитая современная «объективность» - это дурной вкус, это пошлость par excellence». -
Учиться мыслить: в наших школах больше нет понятия об этом. Даже в университетах, даже среди настоящих ученых-философов, логика как теория, как практика, как ремесло начинает вымирать. Читаешь немецкие книги: ни малейшего напоминания о том, что мышление требует техники, учебной программы, воли к мастерству, - что мышлению надо учиться, как учатся танцам, как виду танца... Кто из немцев еще знает ту мелкую дрожь переживаний, которую легкие ноги в интеллектуальной сфере передают всем мышцам! - Чопорная неуклюжесть умственного жеста, неловкая рука при хватании - это настолько немецкое, что за границей его путают с немецким характером вообще. У немца нет пальцев для нюансов... Тот факт, что немцы выдержали даже своих философов, прежде всего этого самого переросшего калеку, который когда-либо существовал, великого Канта, дает немалое представление о немецком "изяществе". - Ибо из благородного воспитания нельзя вычесть танцы в любой форме, умение танцевать ногами, понятиями, словами; нужно ли еще говорить, что нужно уметь делать это и пером, - что нужно учиться писать? - Но на этом месте я стал бы полной загадкой для немецких читателей...
[И, дабы избежать недопонимания в этом вопросе - приведу цитату:]
Сколько веры нужно человеку, чтобы процветать, сколько «незыблемых вещей», которые он не хочет, чтобы пошатнулись, потому что он их придерживается, - это показатель его силы (или, говоря более ясно, его слабости). Христианство, как мне кажется, и сегодня нужно большинству людей в старой Европе: именно поэтому в него до сих пор верят. Ибо так уж устроен человек: предложение веры можно опровергнуть тысячу раз, - если ему это нужно, он всегда будет считать его «истинным», - в соответствии с тем знаменитым «доказательством силы», о котором говорит Библия. Метафизика по-прежнему нужна некоторым; но и то порывистое стремление к определенности, которое сегодня широкими массами выплескивается в научно-позитивистском ключе, стремление быть абсолютно уверенным в чем-то (в то время как накал этого стремления облегчает и смягчает обоснование определенности): это тоже по-прежнему стремление к опоре, к стабильности, короче говоря, тот инстинкт слабости, который не создает религии, метафизику, убеждения всех видов, но - сохраняет их. На самом деле все эти позитивистские системы окружены дымом некоего пессимистического уныния, чем-то вроде усталости, фатализма, разочарования, страха перед новым разочарованием - или же выставляемого напоказ недовольства, дурного юмора, возмущенного анархизма и всех прочих симптомов или маскарадов слабости. Даже та пылкость, с которой наши самые скромные современники теряют себя в убогих углах и узости, например, в патриотизме (так я называю то, что во Франции называется шовинизмом, в Германии - немецким) или в эстетических угловых признаниях в манере парижского натурализма (который выхватывает и обнажает только ту часть природы, которая вызывает отвращение и удивление одновременно - сегодня эту часть часто называют la verité vraie -) или в нигилизме в духе Петербурга (то есть в вере в неверие, вплоть до мученической смерти за него) всегда свидетельствует прежде всего о необходимости веры, поддержки, опоры, опоры... Вера всегда наиболее желанна, наиболее остро необходима там, где не хватает воли: ведь воля, как аффект повеления, есть решающий знак самодостаточности и власти. Иными словами, чем меньше человек умеет повелевать, тем настоятельнее он желает того, кто повелевает, строго повелевает, бога, князя, сословие, врача, исповедника, догму, партийную совесть. Отсюда можно сделать вывод, что две мировые религии, буддизм и христианство, возможно, имели своим истоком, в частности внезапной сменой направления, колоссальную болезнь воли. И так оно и было на самом деле: обе религии находили желание «ты должен», которое накапливалось до отчаяния из-за болезни воли, обе религии были учителями фанатизма во времена ослабления воли и таким образом предлагали бесчисленным людям точку опоры, новую возможность хотеть, удовольствие хотеть. Фанатизм - это единственная «сила воли», до которой можно довести даже слабых и неуверенных в себе людей, как своего рода гипнотизация всей чувственно-интеллектуальной системы в пользу обильного питания (гипертрофии) одной точки зрения и чувства, которые теперь доминируют - христианин называет это своей верой. Там, где человек приходит к основному убеждению, что ему должны приказывать, он становится «верующим»; напротив, можно представить себе желание и силу самоопределения, свободу воли, в которой дух прощается со всякой верой, со всяким стремлением к определенности, приученный, как водится, держаться за легкие канаты и возможности и даже танцевать на обрывах. Такой дух был бы свободным духом par excellence...
|