NB. "Ницше": немного злобный учёный. (Не философ (в лучшем случае: "учитель вечного возвращения...." (т.е. "вечное возвращение" - это либо мысль, либо учение); право называться "философом" Ницше отдаёт т.н. "Заратустре", "такому Дионису"), только "ученик философа Диониса". Исследователь посредством исторического метода.)
"Ариадна": vita femina, т.е. "душа" и "Жизнь" в цикле произведений о "Заратустре". (Ницше во время безумия называет "Ариаднами" разных женщин, т.е. "Ариадна" это "та к кому стремятся" (кого "любят"), что никак не низводит "её" до роли "пассивной"; в MA "женщины" обозначаются как некое воплощение рассудка, разума. (Теория G. Fornari о миметическом антагонизме с Вагнером не имеет места, т.к. в случае с Козимой имели место и другие поклонники (пример: фон Бюлов), могущие с Ницше конкурировать, но которых он не атакует; т.е. тезис о конкуренции с Богом (Христом) за место "управления миром" есть применение плохо доказуемого "психологизма" (ad hominem) или психоаналитического метода в условиях неприменимости этого метода.))
"Вагнер": "Колдун" ("Zauberer") в цикле произведений о "Заратустре". (Вероятно: прототип "Диониса", т.е. "Заратустры" (в смысле практическом: прототип личности-вершины культурного развития, которая устанавливает порядок и приоритет Культуры ("сверхчеловек", контр-доктрина) над Цивилизацией ("последний человек", доктрина), необходимость в смысле поддержания культурного развития (Гёте - как пример)).)

[Человек [Mensch] - это незверь [Unthier] и сверхзверь [Überthier]; высший человек [höhere Mensch] - это нечеловек [Unmensch] и сверхчеловек [Übermensch]: вот как это сочетается!

В каком-то даже более решительном и глубоком смысле, чем тогда, Иудея еще раз одержала верх над классическим идеалом с французской революцией: последнее политическое дворянство, существовавшее в Европе, дворянство семнадцатого и восемнадцатого французских столетий, пало под ударами народных инстинктов ressentiment - никогда еще на земле не раздавалось большего ликования, более шумного воодушевления! Правда, в этой суматохе случилось самое чудовищное, самое неожиданное: сам античный идеал выступил во плоти и в неслыханном великолепии перед взором и совестью человечества, - и снова, сильнее, проще, проникновеннее, чем когда-либо, прогремел в ответ на старый лозунг лжи ressentiment о преимуществе большинства, в ответ на волю к низинам, к унижению, к уравниловке, к скату и закату человека страшный и обворожительный встречный лозунг о преимуществе меньшинства! Как последнее знамение другого пути явился Наполеон, этот самый единоличный и самый запоздалый человек из когда-либо бывших, и в нем воплощенная проблема аристократического идеала самого по себе - пусть же поразмыслят над тем, что это за проблема: Наполеон, этот синтез нечеловека и сверхчеловека...

"Высшие люди": либо "люди великой тоски" (от сострадания к которым "Заратустра" должен отказаться, что не означает автоматически применимость этого императива ко всем, кроме "Заратустры"), либо "смеющиеся львы" (см. JGB-294 и всю FW (ср.: FW-382, "Великое здоровье")). Если "люди великой тоски": также, - "неудавшиеся" (Missrathnen), если "смеющиеся львы": "уравновешенные" и "выдающиеся", "аристократичные" (vornehm).

14.
Что значит "неудавшийся" ["Schwachen und Missrathnen", противопоставленный "vornehm"]? Прежде всего, физиологически? Уже не политически. Наиболее нездоровый тип человека в Европе (во всех социальных слоях) является почвой для этого нигилизма: он воспримет веру в вечное возвращение как проклятие, от которого, столкнувшись с ним, уже не будет останавливаться перед никакими действиями: не пассивное исчезновение, а полное уничтожение всего, что в такой степени бессмысленно и безцельно: хотя это всего лишь судорога, слепое яростное сопротивление, когда осознаешь, что все было здесь с[/в] вечности — и этот момент нигилизма и разрушительной страсти тоже. — Ценность такого кризиса заключается в том, что он очищает, что он сжимает родственные элементы и делает их взаимно разрушительными, что он возлагает общие задачи на людей противоположных взглядов — также выдвигая на свет более слабых, более неуверенных и тем самым давая толчок к созданию иерархии сил с точки зрения здоровья: узнавая повелителей как повелителей, подчиненных как подчиненных. Конечно, вне всех существующих общественных порядков.

15.
Какие окажутся самыми сильными в этом процессе? Умеренные, те, кому не нужны экстремальные[/радикальные] убеждения, те, кто способны признать и даже любить большую долю случайности и бессмысленности, те, кто могут думать о человеке с заметным снижением его ценности, не становясь из-за этого мелкими и слабыми: самые здоровые, которые могут справиться с большинством бед и поэтому не так боятся бедствий — люди, уверенные в своей силе, которые с сознательной гордостью представляют [всё (на момент данной ситуации)] достигнутое могущество [Macht] человека.

16.
Как бы такой человек думал о вечном возвращении?..

Говоря языком Ницше: Ницше решает проблему т.н. "decadence", т.е. устранения противоестественности, "аскетического идеала" из сфер человеческих взаимоотношений (из сферы "Жизни"). Проблема: ориентиры развоплощения, не имеющие места в этом мире [die Welt], не могут служить ориентирами для человеческих действий, т.к. они находятся вне (следовательно, ведут вовне, "прочь из этого мира") мира, а значит, являются источниками деградации "Бытия-в-себе" (к "бытию" иному, которому нет места). Так как истинность или ложность задаётся ни истинными, ни ложными суждениями, лежащими в основании мысли как ориентира мысли, необходимо устранить заблуждение прямо из области, в которой истинность как функция, как действие не имеет места. Результат: применение, вместо метода сократического (диалектического, догматики), - метода исторического познания, конципирование действительности как она есть посредством анализа фактов и синтеза их в выводы, "дионисийского Да бытию [и истории]", определение заблуждения как нечто (Etwas), не дающего ответ на вопрос о "природе" действительности и её основного исторического процесса. "Der Wille zur Macht" - как итог и ответ на вопрос, избегающий в своём методе всех возможных заблуждений, связанных с отсутствием "чистоплотности" при применении языковых методов к анализу исторических фактов ("онтологически" корректная формулировка, в особенности как понимания "власти" как основания и предусловия любого бытия, действия).
Вывод: в области, где нет возможности (власти) сделать вывод о истинности метода, необходимо полагаться на философскую корректность суждения, "разума", по отношению к исследуемым фактам. Ориентирование на власть устраняет возможно не корректные выводы (потому, что "власть" есть основание всякой "реальности", даже божественности, даже "Всего" и "Ничто") из спекуляций, что возвращает к исходному предмету исследования, - т.е. "бытию", "вещи в себе" ("lisez": исторически рассматриваемой деятельности существа, обозначаемого как "homo sapiens").
[NB: Ницше устраняет всякий "конец истории" в силу того, что "конец истории" "в себе" есть "аскетический идеал" и ничего кроме этого.]

В дополнение к этому, Ницше разрешает проблему нигилизма (grundsätzliche nihilismus), на наифундаментальнейшем уровне, - через перспективу "amor fati", - притом, что разрешение этой проблемы есть условие достоверности познания как "познания-в-себе" (т.е. его работа даёт своего рода ответ, необходимо и достаточно корректный [замечу: форсированная мысль], на труд Платона "Теэтет"). ("Дальше" этого "основания", "смерти Бога", "выйти" (суждением) у человека власти нет)
(Зачем это выражено здесь: слишком часто в литературе встречаются утверждения, что "после смерти Бога" нет "решения вопроса о смерти Бога" (нет "Бога" на замену "старому Богу", т.е. выражается желание нового идеала, предпочтительно "аскетического", либо предвосхищается "ответ" на эту проблему, обычно, - собственный для автора таких речей (здесь приводится исключительно мнение Ницше)). Так вот: "решение" было и есть, и это совершенно не корректно утверждать, что его "нет", особенно в контексте словосочетания "смерть Бога" (т.к. "решение" автор этого же словосочетания и предложил, как "первенец").)

Как я узнаю подобного себе. — Философия, как я её понял и пережил, это добровольное обращение даже к проклятым и презренным сторонам бытия. Из долгого опыта, который мне дал такой путь через лёд и пустыню, я научился видеть всё, что до сих пор философствовало, иначе: скрытая история философии, психология её великих имён стала для меня очевидной. «Сколько правды выдерживает, сколько правды осмелится воспринять дух?» — это стало для меня настоящим мерилом ценности. Ошибка — это трусость... каждое достижение познания происходит через мужество, через жестокость к себе, через чистоту к себе... Такая экспериментальная философия, какую я живу, предполагает даже возможность основополагающего нигилизма [grundsätzliche nihilismus], но это вовсе не значит, что оно остаётся на «Нет», на отрицании, на воле к отрицанию. Она стремится пройти через это до противоположного — до дионисийского «Да» бытию, как оно есть, без исключений, отступлений и выборов — она стремится к вечному круговороту, — те же самые вещи, та же логика и нелогика узлов. Высшее состояние, которое может достичь философ: стоять дионисийски перед бытием — моя формула для этого: amor fati…
— К этому относится не только признание ранее отвергнутых сторон бытия как необходимых, но и как желанных: и не только желанных с точки зрения ранее утверждённых сторон (например, как их дополнения или предпосылки), но и ради их самих, как более мощных, более плодотворных, более истинных сторон бытия, в которых его воля проявляется ярче. К этому также относится необходимость переоценки единственно утверждаемой ранее стороны бытия; понимание того, откуда возникает эта ценность и как мало она обязательна для дионисийской оценки бытия: я вышел за пределы и понял, что на самом деле говорит «Да» (инстинкт страдающих, с одной стороны, инстинкт стада с другой, и этот третий — инстинкт большинства в противоречии с исключениями) — я разгадал, в чём заключается необходимость того, чтобы более сильный тип человека обязательно мыслил повышение и усовершенствование человека в направлении другой стороны: высшие существа, по ту сторону добра и зла, за пределами тех ценностей, которые не могут отрицать своё происхождение из сферы страдания, стада и большинства — я искал подходы к этой перевёрнутой идеализации в истории (новооткрытые и вновь представленные понятия «языческий», «классический», «благородный»).

Сверх этого: Ницше предвосхищает понятие "биоматематики" и уже заведомо в философском основании теории истинности "преодолевает" и теории (телеологию) Фристона в плане "преодоления" и Спинозы, и Лейбница (всё это относится к афоризмам JGB-13 и JGB-36).

[Примеры исследователей, применяющих метод "исторического познания" на беспрецедентном уровне: де Либера (археология субъекта), Бушрон (археология политики).]

Понятие "власти" и ориентирование на неё философской мысли, достигнутое Ницше, также устраняет и проблемы т.н. "плюрализма", т.к. его идея "перспективизма" (вне-политического (см. цитату выше: "уже не политически"), акратического) содержит и "соединяет" все разроненные части совокупного Целого: (вне-политическая, но включающая в себя и политику, т.е. "фундаментальная", "высшая", то, что называют "божественной") "власть" есть то, вне зависимости от её "действительности" (природы), что "управляет миром", и что устанавливает порядок взаимоотношений между разными перспективами (устанавливает "порядок" в "плюрализме"), вне зависимости от "природы" и "характера" мнений.
Говоря одним предложением: власть - это основание мира.

Следовательно: исследование различных форм власти и властных отношений есть единственная ориентация, которая всегда ориентирует все суждения, будь то сознательные или несознательные, "бессознательные", - на действительность, и что намного "важнее" (по крайней мере, для форм жизни, одной из которых является сам человек), - на жизнь (т.к. это ориентирует и на "отношения власти, при которых возникает феномен «жизнь»"). (Это служит разрешением проблемы, обозначенной в ZGM-III как "аскетический идеал" (противный "идеал" (ориентированность мысли): amor fati ("вечное возвращение")), и прямым образом разрешает проблему, "поставленную" т.н. "инстинктом самосохранения" (действиями, направленными на "самосохранение", т.е. действиями (Macht), следствием (Consequenz; см. JGB-22) которых является сохранение власти в бытии ["Sein", но не "Seyn"]), ориентируя все действия человека исключительно на "самосохранение" посредством ориентирования исключительно к тому, что составляет самое основание ["grundsätzlich"] феномена «жизнь» (делая "самоуничтожение", т.е. развоплощение, "небытие" (пример: "аннигиляция" - в физике), - невозможным).)

Дополнительно, это разрешает проблему отличения "кажущегося" мира от "истинного", посредством разрешения самого основания т.н. "функции", т.е. действия, обозначаемого как "истинность" (lisez: власть). "Истинным" в этом (новом) "свете" [ср.: "великий Полдень"] считается то, что делает человека-как-тип ("род есть всё, некто есть всегда никто" [„die Art ist Alles, Einer ist immer Keiner“]) "сильнее, злее и глубже, а также прекраснее" ("могущественнее", "ведёт" к "росту власти" per se).
(Всё остальное считается тем, что уводит прочь от бытия/действительности.)

— Моя задача — подготовить момент высшего самоосознания[/самоанализа] для человечества, великий полдень, когда оно оглядывается назад и смотрит вперед, когда оно выходит из-под власти случая и жрецов и задает вопросы: почему?, для чего? впервые в целом — эта задача необходимо вытекает из понимания того, что человечество не находится на правильном пути по собственной воле, что оно никоим образом не управляется Богом, но что, напротив, именно под его самыми священными понятиями о ценностях соблазнительно возобладал инстинкт отрицания, тления, инстинкт упадка [decadence]. Поэтому вопрос о происхождении нравственных ценностей является для меня вопросом первостепенной важности, поскольку он определяет будущее человечества. Требование, чтобы мы верили, что все в основе своей находится в лучших руках, что книга, Библия, дает окончательное заверение в божественном руководстве и мудрости в судьбе человечества, является, переведенным обратно в реальность, волей не допустить возникновения правды о жалкой противоположности, а именно о том, что человечество до сих пор находилось в худших руках, что им правили бедняки, злобные и мстительные, так называемые «святые», эти мировые клеветники и обидчики людей. Решающим признаком того, что священник (включая тайных[/скрытых] священников, философов) стал господином не только в пределах определенной религиозной общины, но и вообще, что мораль упадка, воля к цели считается моралью самой по себе, является безусловная ценность, которая повсюду приписывается неэгоистическому, и враждебность, которая повсюду приписывается эгоистическому. Любого, кто не согласен со мной в этом вопросе, я считаю зараженным… Но все со мной не согласны… Для физиолога такой контраст ценностей не оставляет сомнений. Если даже самый маленький орган в организме не может с полной уверенностью утверждать свое самосохранение, своё возмещение власти, свой «эгоизм», то все в целом деградирует. Физиолог требует удаления дегенерирующей части; он отрицает всякую солидарность с дегенерирующим, он далек от сострадания к нему. Но священник хочет именно вырождения целого, человечества: поэтому он и сохраняет выродившееся — этой ценой он господствует над ним... Какую цель имеют эти лживые понятия, вспомогательные понятия морали, «души», «духа», «свободной воли», «Бога», как не физиологическую гибель человечества?... Если отвлечь серьезность от самосохранения, от увеличения силы тела, то есть от жизни, если из анемии, из презрения к телу построить идеал «спасения души», что это, как не рецепт декаданса? — Потеря веса, сопротивление природным инстинктам, «бескорыстие» одним словом — так до сих пор называлась мораль… С «Утренней зарёй» я впервые вступил в борьбу с моралью самоотречения. —

— Честность, поскольку это наша добродетель, от которой мы, мы, свободные умы, не можем уйти, — ну что ж, будем трудиться над ней со всей нашей злобой и любовью и никогда не уставать «совершенствоваться» в добродетели, которая остается нам одним: пусть ее великолепие когда-нибудь останется, как позолоченный, синий, насмешливый вечерний свет над этой стареющей культурой и ее унылой, мрачной серьезностью! И если однажды наша честность устанет, вздохнет, вытянет свои члены и найдет нас слишком суровыми, и захочет, чтобы все было лучше, легче, нежнее, как приятный порок: останемся суровыми, мы, последние стоики! и пошлем ей на помощь всю чертовщину, что есть в нас, — наше отвращение к неуклюжему и нелепому, наше «nitimur in vetitum», нашу авантюрную храбрость, наше хитрое и избалованное любопытство, нашу самую тонкую, самую замаскированную, самую духовную волю к власти и завоеванию мира, которая с вожделением бродит и воображает все сферы будущего, — придем на помощь нашему «Богу» со всеми нашими «дьяволами»! Вполне вероятно, что из-за этого нас неправильно поймут и собьют с толку: какое это имеет значение! Люди скажут: «Их «честность» — это их дьявольщина, и ничего больше!» какое это имеет значение! И даже если бы вы были правы! Разве все боги до сих пор не были подобны перекрещенным дьяволам, ставшим святыми? И что мы в итоге знаем о себе? И как зовут духа, который нами руководит? (Всё дело в именах.) А скольких призраков мы укрываем? Наша честность, мы, свободные умы, — позаботимся о том, чтобы она не стала нашим тщеславием, нашей пышностью и пышностью, нашей ограниченностью, нашей глупостью! Всякая добродетель ведёт к глупости, всякая глупость — к добродетели; «Глупые до святости» — так говорят в России. Давайте сделаем так, чтобы наша честность в конечном итоге не превратила нас в святых и зануд! Разве жизнь не слишком коротка в сто раз, чтобы скучать в ней? Вам пришлось бы верить в вечную жизнь, чтобы... —

Говоря языком "инстинктов": «Утренняя заря» есть логическое (диалектическое, необходимое) следствие инстинкта правдивости ("самопреодоление морали"). (Другими словами: "Ницше" как события не могло не быть, - что не сделал бы Ницше, то сделал бы кто-то другой (что равносильно "природе" т.н. научных "революций" и открытий).)

На протяжении большей части человеческой истории — так называемого доисторического периода — ценность или бесполезность поступка определялась его последствиями: само действие принималось во внимание так же мало, как и его происхождение, но, скорее, как в современном Китае честь или позор переходит от ребенка к родителям, так и обратная сила успеха или неудачи заставляла людей думать о поступке хорошо или плохо. Назовем этот период доморальным периодом человечества: императив «познай самого себя!» в то время еще не было известно. Однако за последние десять тысячелетий в некоторых крупных регионах Земли люди постепенно пришли к тому, что ценность действия определяется уже не его последствиями, а его происхождением: великое событие в целом, значительное уточнение перспективы и масштаба, бессознательное последствие господства аристократических ценностей и веры в «происхождение», знак периода, который в более узком смысле можно охарактеризовать как моральный: таким образом, была предпринята первая попытка самопознания. Вместо последствий — происхождение: какая перестановка точек зрения! И, конечно же, перелом, достигнутый лишь после долгой борьбы и колебаний! Правда, воцарилось новое пагубное суеверие, своеобразная узость толкования: происхождение действия истолковывалось в самом определенном смысле как происходящее из намерения; Люди объединились в вере в то, что ценность действия определяется ценностью его намерения. Намерение как все происхождение и предыстория действия: под этим предрассудком на земле почти до самых последних времен даются моральная похвала, порицание, осуждение и даже философия. — Но разве не должны мы сегодня прийти к необходимости снова прийти к выводу о перевороте и фундаментальном сдвиге ценностей, благодаря обновленному самоанализу и углублению человечности, — разве не должны мы стоять на пороге периода, который, в негативном смысле, поначалу можно было бы охарактеризовать как внеморальный: сегодня, когда, по крайней мере, среди нас, имморалистов, зарождается подозрение, что именно непреднамеренное в действии и есть его решающая ценность, и что вся его преднамеренность, все, что можно в нем увидеть, познать и «сознать», все еще принадлежит его поверхности и коже, — которая, как всякая кожа, что-то выдает, но еще больше скрывает? Короче говоря, мы считаем, что намерение — это всего лишь знак и симптом, требующий сначала истолкования, и знак, который сам по себе означает так много и, следовательно, почти ничего, — что мораль в прежнем смысле, то есть мораль намерений, была предрассудком, поспешностью, возможно, временностью, чем-то вроде астрологии и алхимии, но во всяком случае чем-то, что должно быть преодолено. Преодоление морали, в известном смысле даже самопреодоление морали: таково может быть название той долгой тайной работы, которая была предназначена для самых тонких и честных, а также и самых злобных совести современности как живых пробных камней души. —

— Мы, имморалисты! — Этот мир, который касается нас, в котором мы должны бояться и любить, этот почти невидимый, неслышимый мир тонких повелений, тонкого послушания, мир «почти» во всех отношениях злобный, коварный, острый, нежный: да, он хорошо защищен от неуклюжих зрителей и конфиденциального любопытства! Мы опутаны суровой пряжей и рубашкой обязанностей и не можем вырваться из нее — в этом мы «люди долга», мы тоже! Иногда, правда, мы танцуем в наших «цепях» и между нашими «мечами»; Чаще всего, и это не менее верно, мы скрежещем зубами и нетерпеливо относимся ко всей тайной суровости нашей судьбы. Но мы можем делать, что хотим: дураки и общественность говорят против нас: «Это люди без долга» — дураки и общественность всегда против нас! —

>>1345
>конфиденциального
>фамильярного

>>1344
>нашей пышностью и пышностью
>нашей пышностью и роскошью

Всё остальное - выводимо из самостоятельного чтения трудов Ницше, при условии, что первыми будут внимательно прочитаны те, которые составляют сущность его самоидентификации ("Сумерки Идолов" - [свободный дух] "Имморалист", "Антихрист" - "Антихрист", "Ecce Homo" даёт понятие "Диониса" (как и JGB-295), а "Казус Вагнер" раскрывает "сущность души жителя модерна", т.е. "европейский нигилизм" как содержание его культурной инстанции (предполагая, что Вагнер лучше всего угадал "душу" своих современников, что доказывается его успехом)), без вчитывания фанатизма (который Ницше прямо критикует в AC-54, а следовательно, и антисемитов, и тех, кто следовал за ними, - фашистов) и радикализации в его мысли и труды.

["Всё остальное - следует из этого."]

[Вышеприведённое и разрешает содержание ранее данного принципа/формулы "должно быть только то, что не может не быть", или "должно быть только то, что не может не удасться", - на философских основаниях ("раз и навсегда").]

Wie das Sprichwort Zarathustra’s sagt: „Eins ist nothwendiger als das Andre“.

... Oh wie sollte ich nicht nach der Ewigkeit brünstig sein und nach dem hochzeitlichen Ring der Ringe, — dem Ring der Wiederkunft?
Nie noch fand ich das Weib, von dem ich Kinder mochte, es sei denn dieses Weib, das ich liebe: denn ich liebe dich, oh Ewigkeit!
— Denn ich liebe dich, oh Ewigkeit! —

[P.S. Нет мысли более согревающей душу, чем факт бытия непонятым, несмотря на простоту аргумента и его наличную власть, "силу", - никем.
Быть непонятым - значит: сохранить власть, жизнь, - [("мы никогда не будем поняты - и отсюда наш")] авторитет.

[Трудно быть понятым: особенно если мыслишь и живешь gangasrotogati среди людей, которые все поголовно иначе мыслят и живут, именно, kurmagati или в лучшем случае «аллюром лягушки», mandeikagati, — не делаю ли я все для того, чтобы меня самого «понимали с трудом»! — и нужно быть сердечно признательным за добрую волю к некоторой тонкости толкования. Что же касается «добрых друзей», которые всегда слишком ленивы и полагают, что именно в качестве друзей имеют право на леность, — то поступишь хорошо, если заранее предоставишь им просторную арену недоразумений: тогда можно еще и посмеяться; или можно совсем избавиться от них, от этих добрых друзей, — и тоже посмеяться!]

Что с того, что правым [доказываюсь/]остаюсь я! Я слишком прав. – А кто нынче хорошо смеётся, тот посмеется и последним.]

[ Дионис. Философия вечного возвращения.
Что хорошо? - Всё, от чего возрастает в человеке чувство силы, воля к власти, могущество.
Что дурно? - Всё, что происходит из слабости.
Что есть [момент счастья /] счастье? - Чувство возрастающей силы, власти, чувство, что сопротивление преодолено.
Не удовлетворение, а стремление к росту власти; не мир, а война; не добродетель, а способность (добродетель в стиле Ренессанса, virtu, свободная от моралина).
Слабые ["они называют себя 'добрыми'"] и неудавшиеся ["высшие люди", "люди великой тоски" [неудавшимся бывает и сильный...]] должны уйти обратно в землю ["погибнуть" ["сверхчеловек - смысл земли"]]. И им должно ещё в этом помочь. ["Все уходит, все возвращается; вечно катится Колесо Бытия. Все умирает, все вновь расцветает; вечно бежит Год Бытия..."; "Одно необходимее другого..."]
Что вреднее всякого порока? - Сострадание поступка ко всему слабому и неудавшемуся - христианство... [как концепт.]
[Молот исторического познания (lisez: переоценка всех ценностей).]

...Моя проблема не в том, как завершает собою человечество последовательный ряд сменяющихся существ (человек - это конец ["дарвинизм", "ламаркизм", "free energy principle", - это всего лишь современная идеология]), но какой тип человека следует взрастить, какой тип желателен, как более ценный, более достойный жизни, будущности.
Этот более ценный тип уже существовал нередко, но лишь как счастливая случайность, как исключение, - и никогда как нечто преднамеренное. Наоборот, - его боялись более всего; до сих пор он внушал почти ужас, и из страха перед ним желали, взращивали и достигали человека противоположного типа: типа домашнего животного, стадного животного, больного животного - христианина...

. . . ["Так говорил Заратустра, покидая пещеру свою, сияющий и сильный, словно утреннее солнце, восходящее из-за темных гор."]

Der A n t i c h r i s t.

[Verschenke dich selber erst, oh Zarathustra!
— Ich bin deine Wahrheit...

[Vorausgesetzt, dass die Wahrheit ein Weib ist.]] ]

[ Если пророк я, исполненный того пророческого духа, что парит над горным перевалом между двумя морями,
блуждая между прошедшим и будущим, словно тяжелая туча; враждебный душным низменностям и всему усталому, что не может ни жить, ни умереть;
в темной груди таящий молнии и избавляющие лучи света; чреватый молниями, которые восклицают "Да!"; в чьем смехе звучит "Да!"; готовый излить ослепительный свет пророчеств:
– но блажен тот, кто носит это во чреве своем! И поистине, долго будет он тяжелой тучей нависать над скалой, тот, кто некогда должен зажечь свет будущего!
О, как не стремиться мне со всей страстью к Вечности и к брачному кольцу колец – к Кольцу Возвращения!
Никогда еще не встречал я женщины, от которой желал бы детей, кроме той, что люблю я, ибо я люблю тебя, о Вечность!
...
– Ибо я люблю тебя, о Вечность! – ]

[ Самые тихие слова – те, что приносят бурю. Мысли, приходящие как голубь, управляют миром. ]

[ (Искусство великого ритма, великий стиль периодичности для выражения колоссальных подъемов и спадов возвышенной, сверхчеловеческой страсти были впервые открыты мной; С дифирамбом, подобным последнему из третьего Заратустры, озаглавленному «Семь печатей», я улетел на тысячу миль за пределы того, что раньше называлось поэзией.) ]

[ Словом, как гласит поговорка Заратустры: "ну что ж!" ]

[ "Грядет! Грядет! Грядет! Пойдемте же! Час пробил! Отправимся странствовать в ночь!"
[Ну что ж! Мужайтесь, высшие люди! Ныне впервые мечется в родовых муках гора человеческого будущего. Бог умер: ныне хотим мы, чтобы жил Сверхчеловек.]

— А утром после той ночи вскочил Заратустра с ложа своего, препоясал чресла и вышел из пещеры, сияющий и сильный, словно утреннее солнце, выходящее из-за темных гор.
"О великое светило, – сказал он, как уже говорил однажды, – ты, глубокое око счастья, в чем было бы счастье твое, не будь у тебя тех, кому светишь ты!
И если бы они оставались в жилищах своих, когда ты уже бодрствуешь, и восходишь, и одаряешь, и наделяешь, как негодовала бы на это гордая стыдливость твоя!
Ну что ж! Еще спят они, эти высшие люди, в то время, как я уже бодрствую: не они мои истинные последователи! Не их ожидаю я тут, в горах моих.
За дело свое хочу я приняться и начать свой день: но не понимают они знамений утра моего, и не зов к пробуждению для них шаги мои.
Они спят еще в пещере моей, их сонные грезы упиваются моими песнями опьянения. Однако ушей, что слушают меня – слуха, повинующегося словам моим, – этого не хватает им".
Так говорил Заратустра в сердце своем при восходе солнца; и тут же он вопрошающе взглянул ввысь, ибо услыхал над головой пронзительный крик орла своего. "Ну что ж! – воскликнул он, – это мне нравится,так и должно быть. Звери мои проснулись, ибо проснулся я.
Орел мой бодрствует и, подобно мне, славит солнце. Орлиными когтями хватает он новый свет. Вы мои, истинно мои звери. Я люблю вас.
Но еще недостает мне истинно моих людей!"

[ О высшие люди, по вам исходит тоской эта радость – неукротимая, блаженная, – по вашей боли, вы, неудавшиеся! По неудавшемуся тоскует всякая вечная радость.
Ибо всякая радость хочет себя самой, а потому желает и горя!
О счастье! О скорбь! О высшие люди, научитесь же тому, что радость жаждет вечности,
– радость жаждет вечности всех вещей, жаждет глубокой, глубокой вечности! ]

Мне открылось мучительное, ужасное зрелище: я приоткрыл завесу над испорченностью человека. Это слово в моих устах защищено по крайней мере от одного подозрения: будто бы оно содержит именно моральное обвинение против человека. Подразумевается — я хотел бы это подчеркнуть еще раз — что оно свободно от морализаторства ["...Это вовсе не самоочевидно: этот момент следует снова и снова выносить на свет, несмотря на английских болванов. Христианство — это система, последовательный и целостный взгляд на вещи. Если разрушить одно из ее основных понятий — веру в Бога, то разрушается и все остальное: у человека больше нет ничего необходимого под рукой. Христианство предполагает, что человек не знает и не может знать, что для него добро и что зло: он верит в Бога, который один знает. Христианская мораль — это заповедь; его происхождение трансцендентно; это выше всякой критики, права на критику; оно истинно только если Бог есть истина, — оно стоит и падает с верой в Бога. — Если англичане действительно верят, что они сами, «интуитивно», знают, что такое добро и зло, и если они, следовательно, верят, что им больше не нужно христианство как гарантия нравственности, то это само по себе есть лишь результат господства христианского ценностного суждения и выражение силы и глубины этого господства: так что происхождение английской нравственности забыто, так что сама условность ее права на существование больше не чувствуется..."]: и это в той мере, в какой я сильнее всего ощущаю эту порчу именно там, где люди прежде наиболее сознательно ["осознанно"] стремились к «добродетели», к «божественности». Я понимаю порчу, "коррупцию", как вы уже догадались, в смысле упадка: я утверждаю, что все ценности, в которых сейчас человечество сейчас видит наивысшую желанность, являются ценностями упадка.
(Я называю животное, род, вид, особь, тип — испорченными, когда они теряют свои инстинкты, когда они выбирают, когда они предпочитают то, что им невыгодно. История о «высших чувствах», об «идеалах человечества» — а возможно, мне придется рассказать и её? — почти также объяснила бы, почему человек так испорчен.
Сама жизнь для меня — инстинкт роста, продолжительности, накопления сил, власти: где нет воли к власти, там немедленно наступает упадок. Я утверждаю, что всем высшим ценностям человечества и поныне не хватает этой воли, что под самыми святыми именами царят ценности упадочные, ценности нигилизма.) ]

[ ... Нет ничего более нездорового в условиях нашей нездоровой современности, чем христианское сострадание. Быть здесь врачом, быть здесь беспощадным, владеть здесь ножом — вот кто мы, вот наша любовь к человечеству, вот что делает нас философами, нас, гиперборейцев! — — —* ]

[ Мужчина, который говорит: «Мне это нравится, я воспринимаю это как свое и хочу это защищать и оберегать от всех»; мужчина, способный возглавить дело, выполнить решение, остаться верным мысли, удержать женщину, наказать и свергнуть дерзкого и безрассудного; человек, у которого есть свой гнев и свой меч, и которому слабые, страдающие, угнетенные, даже животные, охотно подчиняются и как бы принадлежат "по своей природе", короче говоря, человек, который по своей природе — господин, — если такой человек обладает состраданием, — ну что ж! Это сострадание имеет ценность! Но какое имеет значение для сострадание страдающих! Или тех, кто вообще проповедует сострадание! В настоящее время почти повсюду в Европе существует болезненная чувствительность и раздражительность к боли, а также неприятная несдержанность в жалобах, нежность, которая хотела бы рядиться в нечто высшее с религией и философской чепухой, — существует целый формальный культ страдания. По моему мнению, первое, что бросается в глаза, — это немужественность того, что в таких фанатичных кругах называют «состраданием». — Эту последнюю форму дурного вкуса следует решительно и всецело осудить; и я желал бы в конце концов, чтобы люди носили как средство против него и в сердце, и на шее прекрасный амулет «gai saber» - или, говоря яснее для моих соотечественников, «веселую науку». ]

[ ...И не должны ли мы возвращаться и проходить по тому пути, что лежит перед нами, дальше, вперед по этому длинному страшному пути: не должны ли мы все вечно возвращаться?.. ]

[ То, какие группы чувств в душе пробуждаются быстрее всего, берут слово и отдают приказы, определяет всю иерархию ее ценностей и в конечном итоге определяет ее систему ценностей. Ценности человека раскрывают структуру его "души", в том, как он видит свои жизненные условия, — его истинные потребности. Итак, если предположить, что потребность всегда объединяла только тех людей, которые могли указать на сходные потребности и сходные переживания сходными знаками, то в целом следует, что легкая сообщаемость потребности, т. е. в конечном счете переживание только средних и общих переживаний, должна была быть самой могущественной из всех сил, которые до сих пор господствовали над человечеством. Чем больше они похожи друг на друга, тем более обыкновенные люди всегда имели и имеют преимущество; чем они более избранные, тем более утонченные, чем более чуждые, тем их труднее понять, они легко остаются в одиночестве, подвержены несчастным случаям, будучи изолированными, и редко размножаются. Нужно призвать на помощь чудовищные обратные силы, чтобы воспрепятствовать этому естественному, слишком естественному progressus in simile, этому постепенному развитию человечества в нечто подобное, среднее, обычное, стадное - в нечто общее! ]

[ — Vorausgesetzt, dass die Wahrheit ein Weib ist. — ]

[ — ...только в дионисийских мистериях, в психологии дионисийского состояния выражается основной факт эллинского инстинкта — его «воля к жизни». Что гарантировали эллины этими мистериями? Вечная жизнь, вечное возвращение жизни; будущее, обещанное и освященное в прошлом; торжествующее «Да» жизни за пределами смерти и перемен; истинная жизнь как полное продолжение жизни через деторождение, через таинства сексуальности. Поэтому для греков сексуальный символ был сам по себе почтенным символом, истинной глубиной всего древнего благочестия. Все в акте зачатия, беременности и рождения вызывало самые высокие и торжественные чувства. В учениях мистерияй боль освящается: «муки роженицы» освящают боль вообще, — всякое становление и рост, все, что гарантирует будущее, требует боли… Для того, чтобы была вечная радость творения, для того, чтобы воля к жизни могла вечно утверждать себя, должны быть и вечно «муки роженицы»… Все это и означает слово «Дионис»: я не знаю более высокого символизма, чем этот греческий символизм, символизм дионисий. В нем содержится глубочайший инстинкт жизни, тот, что ведет к будущему жизни, к вечности жизни, ощущаемой религиозно, — сам путь к жизни, к продолжению рода, как святому пути... Только христианство, с его негодованием против жизни в своей основе, сделало сексуальность чем-то нечистым: оно бросило грязь на начало, на предварительное условие всей нашей жизни... —

Психология оргазма как переполняющего чувства жизни и силы, в котором даже боль действует как стимул, дала мне ключ к понятию трагической эмоции, которое было неправильно понято Аристотелем и особенно нашими пессимистами. Трагедия настолько далека от доказательства пессимизма эллинов в понимании Шопенгауэра, что ее скорее следует рассматривать как его решительное опровержение и контрпример. Сказать жизни «Lа» даже в ее самых странных, ужасных и сложных ситуациях; воля к жизни, радующаяся своей неисчерпаемости и в жертвенности своих высших типов, — вот что я называл дионисическим, вот что я угадал как мост к психологии трагического поэта. Не убежать от ужаса и жалости сострадания, не очиститься от опасной эмоции через ее бурную разрядку — так понимал это Аристотель, — но превзойти и ужас, и жалость, стать вечной радостью становления собой — той радостью, которая включает в себя и радость разрушения... И с этим я возвращаюсь к тому, с чего когда-то начал — «Рождение трагедии» было моей первой «переоценкой всех ценностей»: с ним я возвращаюсь на почву, из которой вырастает моя воля, моя способность — я, последний ученик философа Диониса, — я, учитель вечного возвращения...

— Молот говорит. —
«Зачем так суров! — сказал однажды кухонный уголь алмазу: разве мы не близкие родственники?»
Почему такой мягкий? О, братья мои, так я спрашиваю вас: разве вы не — мои братья?
Почему такие мягкие, такие податливые и уступчивые? Почему в вашем сердце столько отрицания и отречения? Так мало судьбы в ваших глазах?
А если вы не хотите быть роковыми и непреклонными, – как можете вы вместе со мною – побеждать?
А если ваша твердость не хочет сверкать, и резать, и рассекать, – как можете вы когда-нибудь вместе со мною – творить?
Ибо созидающие тверды. И блаженством должно казаться вам приложить вашу руку к тысячелетиям, как к воску, –
— Блаженством, писать на воле тысячелетий, как на бронзе, — твёрже бронзы, благороднее бронзы. Только самое благородное совершенно твёрдо.
Эту новую скрижаль, о братья мои, я ставлю над вами: станьте тверды! — —]

[[K: понимая, что смена типов есть необходимое предусловие всей философии вечного возвращения, можно понять христианство (что бы в действительности ни означало это слово, означающее, знак) как нечто, цементирующее слабый и неудавшийся тип без возможности его изменить в сильный и удавшийся, радостный и могущественный; отсюда и понятен императив: "будьте тверды!" - значит, устраните преграды к смене типов, потому что типы всё равно вечно возвращаются и распадаются: нельзя блокировать т.н. "цикл" потому что этот "цикл" есть неустранимая необходимость, на "почве" которого "христианство" воздвигает "Церковь" и созидает тип христианина (lisez (Ницше): не могущего радоваться жизни, тип ненависти к жизни).
Следовательно, цикличность жизни это то, что нельзя никак "обойти" (например, обозначаемой как "спираль истории"), - "цикл жизни" это земля и основание всего человечества. Соответственно, "Сверхчеловек" - есть "Дионис", - высший тип во всей философии вечного возвращения...]]

[["Предположив, что истина - женщина..." - вероятно, она может "понести" и "дитя"? lisez: "вечное возвращение" - и в рамках парадигмы духа, "духовности", "мысли", - вообще...]]

[— Я замыкаю круги вокруг себя и священные границы; все меньше и меньше людей поднимаются со мной на все более высокие горы, — я строю горный хребет из все более священных гор. —
Но куда бы вы ни поднялись со мной, о братья мои, смотрите, чтобы никакой паразит не поднялся вместе с вами!
Паразит: это червь, ползающий, прижавшийся, который хочет разжиреть в ваших больных, воспаленных уголках.
И в этом его искусство, что он угадывает восходящие души, когда они утомлены: в вашем горе и недовольстве, в вашем нежном стыде он строит свое отвратительное гнездо.
Где сильные слабы, где благородные слишком кротки, там он строит свое отвратительное гнездо: паразит живет там, где у великих есть маленькие больные места.
Какой вид всего сущего является высшим, а какой — низшим? Паразит — наименьший из всех видов; но тот, кто выше по порядку, кормит больше всего паразитов.
Душа, которая имеет самую длинную лестницу и может спускаться наиболее глубоко: как может не сидеть на ней наибольшее количество паразитов? —
— самая всеобъемлющая душа, которая может бегать, странствовать и бродить дальше всего внутри себя; самое необходимое, что погружается в случай из удовольствия: —
— существующая душа, погружающаяся в становление; тот, кто имеет, кто хочет хотеть и желать: —
— убегающий от себя, догоняющий себя в самом широком круге; мудрейшая душа, с которой глупость говорит приятнее всего: —
— самая себялюбивая, в которой все вещи имеют своё стремление и противоборство, прилив и отлив: — о, как может эта высшая душа не иметь худших из паразитов?

— Душа, имеющая самую длинную лестницу и способная спуститься на самую глубину, —
— самая всеобъемлющая душа, которая может бегать, странствовать и бродить дальше всего внутри себя, —
— самая необходимая, что с радостью погружается в случай, —
— сущая душа, которая хочет стать, имущая душа, которая хочет хотеть и желать –
— убегающая от себя, которая настигает себя в самых широких кругах, —
— мудрейшая душа, с которой глупость говорит приятнее всего, —
— самая себялюбивая, в котором все вещи имеют своё стремление и противоборство, прилив и отлив —
Но такова концепция Диониса. — Другое соображение приводит именно к этому. Психологическая проблема типа Заратустры заключается в том, как тот, кто говорит «Нет» и делает «Нет» в неслыханной степени, может тем не менее быть противоположностью духа, который говорит «Нет» всему, чему раньше говорили «Да»; как дух, несущий на себе самую тяжелую судьбу, самую роковую задачу, может быть тем не менее самым легким и "потусторонним"? - Заратустра - танцор; как тот, кто имеет самое трудное, самое ужасное понимание реальности, кто продумал «самую глубокую мысль», но не нашёл в ней никаких возражений против существования, даже против его вечного возвращения, – скорее, причину быть вечным «Да» всем вещам самим по себе, огромным, безграничным выражением «Да» и «Аминь»… «Во все бездны я все еще несу свое благословенное «Да»»… Но это снова концепция, тип – Диониса.]

[["Жизнь" не есть то, что должно превзойти или преодолеть, - но она есть то, что преодолевает самое себя. Перестать сопротивляться этому "естественному" (lisez: единственно разумному, ведь бесконечное повторение, возвращение одного и того же страдающего типа человека означает невыносимость всей жизни ("Бог умер, из-за сострадания своего к людям умер он") в рамках всей истории), - вот "практический" смысл философии "вечного возвращения".
Сострадание: устранить возможность возвращения типа, либо не могущего вынести жизнь и страдание, либо "неудавшегося" (страдающего от собственной действительности; lisez: философия "вечного возвращения" это "естественное" (логическое) развитие христианства и культуры, философии сострадания и к другим людям, и к себе. ("Врач-гиперборей", "физиолог": разве врач, лекарь, - это насильник? И если да, то "эскулап" ли - Сократ?)]]

[[ Тот, кто, подобно мне, давно стремится с каким-то таинственным желанием глубоко продумать пессимизм и избавить его от полухристианской, полунемецкой узости и простоты, с которой он в последний раз предстал в этом столетии, а именно в форме философии Шопенгауэра; всякий, кто действительно взглянул азиатским или сверхазиатским взором в самый отрицающий мир из всех возможных способов мышления — находясь по ту сторону добра и зла, и больше не находящийся, как Будда и Шопенгауэр, под чарами, властью и среди заблуждений морали, — возможно, сам того не желая, открыл глаза на противоположный идеал: на идеал самого себялюбивого, самого живого и самого утверждающего мир человека, который не только научился принимать и выдерживать то, что было и есть, но и хочет этого снова, как оно было и есть, навечно, ненасытно взывая da capo не только к себе, но и ко всей пьесе и спектаклю, и не только к одной пьесе, но в основном к тому, кто нуждается в этой самой пьесе — и делает ее необходимой: потому что он всегда нуждается в себе — и делает ее необходимой... — Как? И не будет ли это — circulus vitiosus deus?

...великий Полдень, когда [человечество] оглядывается назад и смотрит вперед, когда оно выходит из-под власти[, чар и заблуждений] случая и жрецов...

NB: "по ту сторону" - т.е. "вне власти, чар и заблуждений"; выйти не только из-под власти (ошибающихся и лгущих в силу pia fraus) жрецов, но и из-под власти случая: Остережемся утверждать, что в природе существуют законы. Существуют лишь необходимости: здесь нет никого, кто распоряжается, никого, кто повинуется, никого, кто нарушает. Зная, что нет никаких целей, вы знаете также, что нет и никакого случая, ибо только рядом с миром целей слово “случай” вообще имеет смысл.
["...[мир] имеет «необходимое» и «поддающееся вычислению» течение, но не потому, что в нем царят законы, а потому, что абсолютно нет законов и каждая власть [Macht] в каждое мгновение выводит свое последнее [Consequenz] заключение..." ("...der wille zur Consequenz, zur tiefe Consequenz..." ("Ich bin eine Nuance!"))] ]]

[[Сжимая до недетерминистской и не-индетерминистской (и то, и другое суть разновидности спора о "свободе воли") формулы: "случая" - нет, но если есть "разум", - то есть и "случай".
(В рамках этого, вышеозначенное "единственно разумному" подразумевает "естественное", т.е. "[логически/диалектически/философски] выверенное", т.е. предусловие всякой жизни, деятельности, бытия, - "смысла" (жизни) - вообще... (т.е. будучи противопоставленным "Ничто", "Отрицанию" (без "Утверждения") и "Небытию", "противоестественности", - как целям, делающим дискурс и философию невозможными.)]]

[[Отсюда: антителеология (и вовсе не "антифилософия") и "вечное возвращение" ("Как я узнаю подобного себе.") есть необходимое предусловие всякой валидной и, следовательно, претендующей на истинность, философской, - мысли "per se".]]

[Каким может быть наше учение "само по себе"? — Что никто не дает человеку его качеств, ни Бог, ни общество, ни его родители и предки, ни он сам (— бессмыслица этой окончательно отвергнутой здесь идеи преподавалась Кантом как «умопостигаемая [интеллигибельная] свобода», а может быть, даже и Платоном). Никто не несет ответственности за то, что он вообще где-то находится, что он имеет такую-то природу, что он находится в таких-то обстоятельствах, в такой-то среде. Фатальность его бытия неотделима от фатальности всего, что было и что будет. Это не результат личного намерения, воли или цели; это не попытка достичь «идеала человека», «идеала счастья» или «идеала нравственности» — абсурдно пытаться свести свою сущность к какой-либо цели. Мы придумали концепцию «цели»: на самом деле цели нет… Человек необходим, человек является частью судьбы, человек принадлежит целому, человек находится в целом – нет ничего, что могло бы судить, измерять, сравнивать или осуждать наше бытие, ибо это означало бы судить, измерять, сравнивать и осуждать целое… Но нет ничего вне целого! — Что никто больше не несет ответственности, что природа бытия не может быть прослежена до causa prima, что мир не является единством ни как сенсориум, ни как «дух» — только в этом великое освобождение — только с этим восстанавливается невинность становления... Понятие «Бог» до сих пор было величайшим возражением против существования... Мы отрицаем Бога, мы отрицаем ответственность в Боге: только этим мы искупаем ["спасаем"] мир.]

[[Давайте наконец задумаемся, насколько наивно говорить: «Вот каким должен быть человек!» Действительность являет нам восхитительное богатство типов, пышность пышной игры и смены форм: и какой-нибудь жалкий моралист из своего угла [/ перспективы] говорит на это: «Нет! Человек должен быть другим»?... Он даже знает, каким он должен быть, этот неряха и разгильдяй, он рисует себя на стене и говорит ему: «ecce homo!»... Но даже если моралист просто обращается к отдельному человеку и говорит ему: «Ты должен быть таким-то и таким-то!» он никогда не перестает выставлять себя дураком. Индивидуум – это часть судьбы, спереди и сзади, еще один закон, еще одна необходимость для всего, что приходит и будет. Сказать ему «измени себя» — значит потребовать, чтобы все изменилось, даже наоборот… И действительно, были последовательные моралисты; они хотели, чтобы человек был другим, а именно добродетельным, они хотели, чтобы он был по их образу и подобию, а именно шутом: для этого они отрицали мир! Немалый подвиг! Немало скромной нескромности!... Мораль, поскольку она осуждает сама по себе, а не из аспектов, соображений или целей жизни, есть специфическое заблуждение, к которому не следует питать сочувствия, идиосинкразия дегенератов, которая причинила невыразимый вред!... Мы, другие, мы, имморалисты, с другой стороны, открыли свои сердца для всякого рода понимания, постижения и одобрения. Мы не склонны легко отрицать, мы стремимся к чести быть утвердительными. Наши глаза все больше открываются на ту экономию, которая все еще нуждается и умеет использовать все, что святое безумие священника, больной разум в священнике, отвергает, на ту экономию в законе жизни, которая черпает свою выгоду даже из отвратительных видов сноба, священника, добродетельного человека, — какую выгоду? — Но мы сами, мы, имморалисты, и есть сам ответ…

Или, как говорит пословица Заратустры: „Eins ist nothwendiger als das Andre“.]]

[[ср.: в черновиках Заратустра умирает обнимая землю ("возвращается", "сверхчеловек - смысл земли" (но и: Бытие, 2))]]

[Мораль выведения и мораль одомашнивания вполне достойны друг друга в способах самоутверждения: мы можем утверждать как высший принцип, что для создания морали необходимо иметь безусловную волю к противоположному. Это большая, страшная проблема, которую я изучаю уже долгое время: психология «улучшителей» человечества. Маленький и по сути скромный факт, факт так называемой pia fraus, дал мне первый доступ к этой проблеме: pia fraus, генетическое наследие всех философов и священников, которые «улучшили» человечество. Ни Ману, ни Платон, ни Конфуций, ни иудейские и христианские учителя никогда не сомневались в своем праве лгать. Они не сомневались в совершенно иных правах... Выражаясь шаблонно, можно сказать: все средства, посредством которых человечество до сих пор должно было стать нравственным, были в корне — безнравственны.]

[[Должно быть: нужно философски переосмыслить самые основания "конструирования" моралей, с позиций антителеологических; иначе мы будем вечно возвращать одни и те же проблемы, факты, "казусы" и пр. без их всякого философского или не-философского - "разрешения"...]]

[[Философия "вечного возвращения", - как (новое, т.е. novel) основание для осмысления этой проблемы.]]

[["антителеология" - в смысле отправной точки рассмотрения, но не для того, что из неё следует]]

[[ошибочная точка зрения, мысль: будто бы обязательно существуют цель стремления (если желание есть, то вовсе не значит, что существует его цель, - слишком часто желание оказывается беспорядочно направленным, короче, убеждением (т.е. то, что полагается в конце, оказывается на "деле" тем, что заложено в начало действия)
итак, ещё раз: целей не существует (есть только принципы, которые их "конструируют"), то, что есть "цель", на деле есть "сущность", "эссенция", "основание", "концепция" для самого "конципирования", - то, из чего следует, выводится, - мысль (и действия, в том числе)]]

[[в самом деле: если бы целей не было в том смысле, как мы их мыслим (если бы они не были "present", "представлены", если бы они были "достижимы"), то как бы мы их могли бы достигнуть? ведь их нет по определению
следовательно: цели есть, всегда, - имманентно, - вне зависимости "знания" о них "реципиента" той или иной мысли ("неразличённое означающее" Дерриды, как пример)]]

[[отсюда: из всех наборов Macht и "вероятностей" (мыслей) в суждении должно быть только то, что не может не быть, - а всё остальное, - ошибка (и "decadence")]]

[– Der Rest ist Schweigen. – (Vorausgesetzt, dass die Wahrheit ein Weib ist.)]

все суждения о истине и лжи состоят из не истинных и не ложных суждений - видимостей
все условия бытия не существуют в отрыве от - власти
не может быть такого высказывания которое не может быть - иначе оно давно исчезло бы
за пределом бытия есть Ничто и ничего кроме этого
Бог, трансцендентный Бог христиан, - это Бог Ничто и Отрицания Бытия/Sein (Ницше), - именно это относится ко всему что трансцендентно, а не трансцендентально (следовательно, имманентные "божества" (или божества) - возможно и предпочтительны, например, в силу отсутствия другого выбора (в зависимости от ситуации уровня развития степени власти над собой и через себя - над вещами, над сущим, бытием, миром ("мир" всегда возникает вокруг "Бога" (например, Абсолюта), т.е. это сугубо гегельянское понятие)))
выход за пределы бытия не возможен, - следовательно, всякое суждение о трансцендентном есть суть суждение с позиции имманетности, следовательно, трансцендентное - это не имманентное, т.е. отрицание (неподвластного) бытия (Ничто это только разновидность Отрицания бытия)
отрицание бытия, последовательное как-операция, заканчивается отрицанием отрицания - "имморализмом"
"имморализм", будучи утверждением ("Да" действительности-как-она-есть, "но это есть ещё раз - концепция [понятие] Диониса" (выше была допущена ошибка: "Дионис" это концепция, не тип)), не выходит за рамки действительности никогда, т.е. не впадает в стремление к отрицанию действительности
следовательно, следуя диалектически-философским основаниям, "имморализм" и "дионисийское Да бытию" никогда не отклоняется от "эссенции", "сущности", а также "наиэлементарной составляющей", "основания", - всего Sein, бытия
следовательно, только имморализм и дионисийское "Да" бытию удовлетворяет условиям "мышления бытия во всей его тотальности", что и есть наиосновательнейшая задача всей философии (включающая вопрос о соотношении мышления и бытия; "в суждении о бытии должно быть только то что не может не быть")
т.к. имморализм есть следствие мысли о вечном возвращении ("дионисийское Да бытию") и "воли к власти" как теории исторической методики (и принципа мысли; см. ZGM-II-11, ZGM-II-12, ZGM-II-13 как экспликативно-перформативные примеры), то допустимо предположение о бытии, что сущность/эссенцию мира составляет воля к власти (что согласуется с положением выше, что без власти бытия нет)
следовательно, всё бытия есть воля к власти и ничего кроме воли к власти и в отрыве от власти per se - в бытии не существует
взимая JGB-13 как основание для переформулировки самого основного принципа (в т.ч. в применении к разработке AI, что преодолевает и идеи Фристона; т.к. "живое это редкая разновидность мёртвого", - то этот принцип, описываемый в JGB-13, применим и к неживому, т.е. к "Generic Physical Systems" per se), получаем переформулировку основного принципа толкования действительности (принципа "самосохранения" вещей)
исходя из этого (и экспликативно-перформативного примера-применения теории о воли к власти, изложенной во всех трёх рассмотрениях ZGM) - возможно применение методики Ницше для интерпертации явлений, отличных от тех, с которыми и над которыми работал сам Ницше, - т.е. на основании этого возможно перенесение самого метода из одной области деятельности, - в другую (с следующими из этого прагматическими выгодами)
в силу заложенной в метод и философскую мысль метода устойчивость к неизвестности (сама модель бытия предполагается как der Ewige Wiederkunft, в целом, и как "chaos sive natura", в упрощённом смысле), в силу развитой и доведённой до конца критики основания философии как практики (догматики, Сократа, Платона, Эпикура, философии христианства (но не христианства "в себе"), и т.п.), данный метод оказывается превосходящим по содержательности возможного мышления (на основании этого метода) все остальные методы философской мысли, которые были до него (включая разрешение и проблемы "несводимости" плюрализма, формулируемой как перспективизм (FW-354))
следовательно, необходимо включение методики и теории "воли к власти" не только в историческое рассмотрение, но и в другие области познания действительности, так как это полностью соответствует принципу максимизации истинности высказываний о предметах и объектах исследования, истинность которых не подлежит максимизации без увеличения совокупной власти, позволяющей совладать и овладеть истинностью по отношению к некоему объекту исследования "per se" (т.е. "овладеть предметом и объектом исследования")
следовательно, всякое рассмотрение, отклоняющееся от "дионисийского Да бытию" есть [бытие] рассмотрение с заложенным в него отклонением от действительности-как-она-есть (даже при полном удовлетворении принципа интеллектуальной честности)
следовательно, предусловие всякого "добротного" (истинного) научного (не только научного, любого характера) исследования - это применение теории о воли к власти к толкованию действительности и применение теории вечного возвращения всех вещей на уровне пространства исследования (вне зависимости от способности исследователя "принять мир как он есть", эта теория есть предусловие истинности исследования par excellence; если один учёный не может этого, то это должно произойти как результат совокупного труда сообщества исследователей; отклонение от этой "максимы" есть отклонение от стремления к истинности)
всё остальное выводимо из описания того, как Ницше применяет эти методы к толкованию и интерпретации явлений и вещей (излагается в предварительных для JGB книгах вроде "Сумерки Идолов", или "К генеалогии морали" (а также пятой книги "Весёлой науки", и предисловий к "Рождению трагедии" и "Утренней заре"))
Der Rest folgt daraus.....

То, что поддаётся "естественной" ("интуитивной", т.е. спонтанной, "необходимой", "явленной", взятой как факт без всякого вложения смысла в рассматриваемое, в видимость) интерпретации, "объяснению", есть только результат взаимодействия многих "смыслов", запечатанных в теле посредством взаимодействия вещей (тело - это совокупность отношений власти, живое тело - совокупность таких отношений власти, при которых возникает феномен "жизнь"). Следовательно, "смысл" это не тело ("само по себе"), а власть, заданная в содержании тела.
Аналогично, "смысл" жизни есть совокупность властных отношений, которая реализует та или иная (рассматриваемая) жизнь. Но так как жизнь не существует "сама по себе" (а как элемент исследования), то допустимым ("разумным") будет считать "жизнь" как нечто, что есть результат реализации власти-в-себе, имманентности (например, в случае социологии "жизнь" есть сугубо социальный объект, и человек есть "социальное животное" (т.е. "естественное" есть суть банально идеологическое, или "социальное")).
Итого: и живое, и мёртвое есть объект, содержимым которого является совокупность властных отношений в действительности. (Материален или идеален предмет, - этот вопрос не имеет смысла, т.к. в философском рассмотрении мы никак не определяем объект, выходя за пределы принципа ограничения мысли предикатом слова "предмет". "Предмет" может быть любым, и всё же он всё равно остаётся совокупностью властных отношений в действительности.)

Понимания существующее как реализацию властных отношений, видим, что с учётом движения (времени), и введения модуса темпоральности в суждения и представление о объекте, властные отношения получают модус изменения, становления. "Воля к власти" становится результатом учёта необходимой составляющей действительности, а именно темпоральности вещей.

Полагая определённые атрибуты, свойства, характеристики и пр. постоянно (вечно) повторяющимися (возвращающимся), приходим к выводу, что временность, как самой мысли, так и вещей, есть атрибут необходимый. Понимая что мысль не вечна (в смысле существования), изменима, но вечно повторима (т.е. она может исчезать и появляться вновь, т.е. повторим опыт мысли точно в той же мере как он был точно в то же время как она случилась), следуем к выводу о невозможности "платонизации" (или "платонизирования") как всей действительности, так и отдельных её элементов, вплоть до "элементарных".

Потеряв платонизм, который до сего момента был "основанием" и своего рода "фундаментом" для всей мысли в рамках всей истории (например, для теории "conceptual scheme" в философии науки, или теории "fundamental concept" в аналитической философии), получаем необходимость перейти к новому этапу построения мыслей.
("Воля к власти" как основной элемент мышления "в себе".)

Используем: понятие действительности. Реализуем: применение концепции/теории "воли к власти" к мышлению. Получаем: действительность как "воля к власти", как конципирование, не полагающееся на статичность концептов, а только на отношения между концептами и свойствами власти между ними, в этих рассматриваемых отношениях (в т.ч. в отношении между "Я-субъект" и "действительность" - и в обратном смысле).

"Жизнь", таким образом, оказывается совокупностью отношений власти между совокупностями, - но не единствами! - объектов ("целое"), которая может меняться темпорально-динамически. Учитывая, что невозможность определения понятия власти (философское) не устраняет власть как феномен и объект (не "отменяет" власть, в рамках всей вечности), получаем, что "жизнь" есть феномен реализации отношений власти на временных промежутках. Включая мысль о вечном возвращении, получаем, что бытие есть объект, содержимое которого есть вечно возвращающиеся взаимодействия власть-предержащих объектов, как на расстояниях между ними ("пропастях", "биос" Аристофана (Платон, "Пир")), так и в соприкосновении либо пересечении ("единство", "эрос" Аристофана (Платон, "Пир")), включая попытку дать определение бытия (т.е. включая эту, очевидно, мифологему, и логическую теорию как принцип вечного возвращения бытия-к-себе (вместо незаконченной мысли Канта о "вещи в себе", бытие-к-себе-возвращающееся есть состояние законченной и сформированно-сформулированной ("совершенной", "золотой шар") мысли имманентности восприятия себя в бытие ("бытийности") и попытке дать определению бытию изнутри бытия (что в методологическом смысле - корректно))).

Отсюда следует мышление действительности как бытия-вечно-возвращающегося-к-себе, что позволяет определить всю действительность как "волю к власти, и ничего кроме этого" (ударение на последнюю часть этого вывода; "вечность" есть необходимая рамка исторически-ориентированного мышления, философствования (презентизм необходим, но не достаточен, - в смысле математическом)).

Желание может быть рассмотрено как элемент противодействующих объектов и субъектов тела-как-множественности-составляющих-элементов (отношений власти к действительности, т.е. отношений власти к себе, целого к частному), которое выражает необходимое, но не обязательно достаточное для существования тела, течение этой борьбы, как выражения власти ("стремлений власти"). Проблема тела, соответственно, заключается в утверждении такого порядка и (не всегда обязательной или постоянной) иерархии этой борьбы, чтобы она не противодействовала сохранению той власти, которая составляет существенный элемент всего бытия (вне всякого политического, социального, экономического или иных порядков). Следовательно, "заинтересованность" тела заключается в исполнении той власти, которая максимизирует совокупность власти относительно всего бытия (понимая что "воля к власти" есть существенный ателеологический процесс всей "бытийности" (созерцания-экзистенции бытия наблюдателем, "изнутри", внутри имманентности)).

Это означает, что воля к власти равносильна "желанию" per se, а "Анти-Эдип" как мысль о положении "желания" как основания мышления бытия в его тотальности, "бытийности", есть суть ошибка.
(Аналогично, отрицаемость "фрейдизма" есть признак Отрицания бытия, избегания совершения "дионисийского Да бытию", "жизнеутверждения", т.е. Verneinung, в рамках фрейдовской мысли (вне зависимости от полноценности и завершённости последней, или обоснованности "бессознательного" (что выглядит лишь - частью - совокупного - сознания), она в общей схеме повторяет ницшевскую мысль о необходимости помыслить бытие в его тотальности, сказав ему "Да", вплоть до "проклятых сторон бытия").)

>>1383
Говоря "практически": телеология, которую можно было бы вывести из этого (но не стоит этого делать, т.к. это есть возвращение и регресс к обожествлению действительности, а значит, "сотворению мира" (см. JGB-9)): если "жизнь" это феномен, возникающий при совокупности отношений власти, то в интересах действительной жизни поддерживать такую совокупность отношений власти, которая позволяет жить (что включает в себя расширение сфер властей до предельно возможных границ, для реализации власти очередной формы феномена "жизнь").
(Иначе формам жизни рекомендуется само-аннигиляция, но тотальная и никогда не индивидуальная (индивидуальная аннигиляция есть бессмыслица), - всего бытия и всей жизни. (Мнение Ницше: христианство есть крайняя форма этого стремления, как и шопенгауэрианство, как и буддизм, - всё это, одним словом: нигилизм.))

Должно быть, есть такие формы жизни, которые не могут не быть. Собственно, допустимо полагать, что это единственные формы власти которые создают своё собственное - "продолжение" (жизни и властных стремлений).

Из этого: необходимым должно мыслить жизнь не как самосохранение-во-чтобы-то-ни-стало, а как "самоактуализацию", определяемую как форму максимальной власти при жизни (что может включать в себя "продолжение" "субъекта", - или нет). (Пример: MA-208, "Книга, ставшая почти человеком" ("Also sprach Zarathustra").)
(В самом деле, слишком часто цель "продолжение рода" оказывается философски и научно ("практически", "наука" здесь понимается в широком смысле, что включает и искусность, способность, искусство, мастерство) бессмысленной. Если в определённой точке "продолжение рода" облитерируется до Ничто, то логически-диалектически (потому, что не нигилистская) оказывается более осмысленной ("полной смысла") иная деятельность, - направленная на "Само" (тело; см. главы и строки посвящённые "себялюбию" и "дарящей добродетели" ("солнцу") в ASZ, а также главу "О радостях и страстях").
NB: мотивация "ради детей" есть мотивация, которая практически всегда используется элементами политических структур для порабощения индивидов (но в этом призыве, в отличие от призыва "Заратустры" (первого имморалиста), отсутствует смысл и идея "себялюбия", "вечного возвращения всех вещей"; "Все вещи крещены в источнике вечности и по ту сторону добра и зла; а добро и зло суть только бегущие тени, влажная печаль, ползущие облака.").)

Следовательно, "жизнь" есть не то, что поныне о ней высказывают. (В силу неопределимости понятия "власть" этот принцип сохраняет свою значимость всегда, "вечно".)

Мыслимость вечного возвращения всей "бытийности" и всего бытия есть основание для планирования собственных устремлений внутри этого бытия, с сохранением философски-корректной Самости мышления, и, следовательно, элементов планирования, - где бы оно ни производилось и какое бы воплощение не имело Само/тело (будь то понятие "юридического лица", "искусственный интеллект", нечто воплощённое-как-органическое, метафизический "ангел" или "джинн", или что-то иное).

Интеллект, следовательно, есть свойство характеризации бытия как совокупности отношений власти. (Все иные отношения, будучи даже рассмотренными, есть те, которые уменьшают интеллект, т.к. они уменьшают, у субъекта и/или объекта, - совокупную власть.)

Всё остальное следует из ряда вышеприведённых высказываний.

[Больше мне нечего сказать.]

Конец.

Zu den Begriffen (und der Philosophie) „Dionysos“, „die Ewige Wiederkunft“ und „amor fati“.

Der Einzelne soll zu etwas Ueberpersönlichem geweiht werden — das will die Tragödie; er soll die schreckliche Beängstigung, welche der Tod und die Zeit dem Individuum macht, verlernen: denn schon im kleinsten Augenblick, im kürzesten Atom seines Lebenslaufes kann ihm etwas Heiliges begegnen, das allen Kampf und alle Noth überschwänglich aufwiegt — das heisst tragisch gesinnt sein. Und wenn die ganze Menschheit einmal sterben muss — wer dürfte daran zweifeln! — so ist ihr als höchste Aufgabe für alle kommenden Zeiten das Ziel gestellt, so in’s Eine und Gemeinsame zusammenzuwachsen, dass sie als ein Ganzes ihrem bevorstehenden Untergange mit einer tragischen Gesinnung entgegengehe; in dieser höchsten Aufgabe liegt alle Veredelung der Menschen eingeschlossen; aus dem endgültigen Abweisen derselben ergäbe sich das trübste Bild, welches sich ein Menschenfreund vor die Seele stellen könnte. So empfinde ich es! Es giebt nur Eine Hoffnung und Eine Gewähr für die Zukunft des Menschlichen: sie liegt darin, dass die tragische Gesinnung nicht absterbe. Es würde ein Weheschrei sonder Gleichen über die Erde erschallen müssen, wenn die Menschen sie einmal völlig verlieren sollten; und wiederum giebt es keine beseligendere Lust als Das zu wissen, was wir wissen — wie der tragische Gedanke wieder hinein in die Welt geboren ist. Denn diese Lust ist eine völlig überpersönliche und allgemeine, ein Jubel der Menschheit über den verbürgten Zusammenhang und Fortgang des Menschlichen überhaupt.

Denn erst in den dionysischen Mysterien, in der Psychologie des dionysischen Zustands spricht sich die Grundthatsache des hellenischen Instinkts aus — sein „Wille zum Leben“. Was verbürgte sich der Hellene mit diesen Mysterien? Das ewige Leben, die ewige Wiederkehr des Lebens; die Zukunft in der Vergangenheit verheissen und geweiht; das triumphirende Ja zum Leben über Tod und Wandel hinaus; das wahre Leben als das Gesammt-Fortleben durch die Zeugung, durch die Mysterien der Geschlechtlichkeit. Den Griechen war deshalb das geschlechtliche Symbol das ehrwürdige Symbol an sich, der eigentliche Tiefsinn innerhalb der ganzen antiken Frömmigkeit. Alles Einzelne im Akte der Zeugung, der Schwangerschaft, der Geburt erweckte die höchsten und feierlichsten Gefühle. In der Mysterienlehre ist der Schmerz heilig gesprochen: die „Wehen der Gebärerin“ heiligen den Schmerz überhaupt, — alles Werden und Wachsen, alles Zukunft-Verbürgende bedingt den Schmerz… Damit es die ewige Lust des Schaffens giebt, damit der Wille zum Leben sich ewig selbst bejaht, muss es auch ewig die „Qual der Gebärerin“ geben… Dies Alles bedeutet das Wort Dionysos: ich kenne keine höhere Symbolik als diese griechische Symbolik, die der Dionysien. In ihr ist der tiefste Instinkt des Lebens, der zur Zukunft des Lebens, zur Ewigkeit des Lebens, religiös empfunden, — der Weg selbst zum Leben, die Zeugung, als der heilige Weg… Erst das Christenthum, mit seinem Ressentiment gegen das Leben auf dem Grunde, hat aus der Geschlechtlichkeit etwas Unreines gemacht: es warf Koth auf den Anfang, auf die Voraussetzung unseres Lebens…

Die Psychologie des Orgiasmus als eines überströmenden Lebens- und Kraftgefühls, innerhalb dessen selbst der Schmerz noch als Stimulans wirkt, gab mir den Schlüssel zum Begriff des tragischen Gefühls, das sowohl von Aristoteles als in Sonderheit von unsern Pessimisten missverstanden worden ist. Die Tragödie ist so fern davon, Etwas für den Pessimismus der Hellenen im Sinne Schopenhauer’s zu beweisen, dass sie vielmehr als dessen entscheidende Ablehnung und Gegen-Instanz zu gelten hat. Das Jasagen zum Leben selbst noch in seinen fremdesten und härtesten Problemen; der Wille zum Leben, im Opfer seiner höchsten Typen der eignen Unerschöpflichkeit frohwerdend — das nannte ich dionysisch, das errieth ich als die Brücke zur Psychologie des tragischen Dichters. Nicht um von Schrecken und Mitleiden loszukommen, nicht um sich von einem gefährlichen Affekt durch dessen vehemente Entladung zu reinigen — so verstand es Aristoteles —: sondern um, über Schrecken und Mitleid hinaus, die ewige Lust des Werdens selbst zu sein, — jene Lust, die auch noch die Lust am Vernichten in sich schliesst… Und damit berühre ich wieder die Stelle, von der ich einstmals ausgieng — die „Geburt der Tragödie“ war meine erste Umwerthung aller Werthe: damit stelle ich mich wieder auf den Boden zurück, aus dem mein Wollen, mein Können wächst — ich, der letzte Jünger des Philosophen Dionysos, — ich, der Lehrer der ewigen Wiederkunft…