Ответ
(оставьте это поле пустым)
Пароль (чтобы удалить пост или файл)

1334    
17421050990730.jpg   (122Кб, 1280x720)   Показана уменьшенная копия, оригинал по клику.
122
Вся наука, несмотря на свою холодность и независимость от аффектов, всё ещё находится под влиянием языка [см.: MA-11, "Язык как мнимая наука"], и она не избавилась от подкидышей, таких как «субъекты» (атом, например, является таким подкидышем, как и кантовское «вещь в себе»). Что удивительного, если скрытые, едва тлеющие аффекты мести и ненависти используют эту веру для своих целей, и на самом деле, не существует веры, которую они бы поддерживали с большим рвением, чем в ту, что сильному дозволено быть слабым, а хищной птице — овцой: таким образом, они получают право вменять хищной птице её хищничество…

"Воля к власти"/"Der Wille zur Macht": исторический метод, исходя из определения, данного в JGB-13. "Der Wille zur Macht" это способ и метод "переоценки всех ценностей", определения наиболее "к благу ведущих" поступков, действий ("стремлений", т.е. непрерывной череды поступков), согласно методу анализа исторических фактов, а не мистификации ("воля к власти" не может быть понято в смысле мистического повествования, если таковое происходит, - это доказывает неспособность понять предмет и объект исследования и философских высказываний, т.е. нехватку философского образования, некомпетентность сугубо технического плана). ("Я подчеркиваю эту основную точку зрения исторической методики, тем более что она в корне противится господствующему нынче инстинкту и вкусу дня, который охотнее ужился бы еще с абсолютной случайностью и даже с механистической бессмысленностью [ср.: абсурдизм] всего происходящего, нежели с теорией воли власти, разыгрывающейся во всем происходящем.")
"Переоценка всех ценностей": "lisez": историческое познание.
"Вечность / 'Щит необходимости'": историческая точка зрения (не "оптика", а "перспектива"). ("Остережемся думать, что мир создает вечно новое. Нет никаких вечно сущих субстанций; материя – такое же заблуждение, как Бог элеатов.")
"Заратустра" - точка зрения имморалиста, персонаж сугубо вымышленный ("Если ... как не ... вечность!" [7 печатей: всегда "Если...", никогда не "Ибо...", т.е. "Заратустра" - это гипотеза]).
"Мораль": "lisez": "учение об отношениях власти, при которых возникает феномен «жизнь»". (В случае морали т.н. "decadents": "Определение морали: мораль – это идиосинкразия decadents, с задней мыслью отомстить жизни – и с успехом. Я придаю ценность этому определению.")
"Жизнь": "воля к власти": "прежде всего нечто живое хочет проявлять свою силу - сама жизнь есть воля к власти: самосохранение есть только одно из косвенных и многочисленных следствий этого". ("[Природе] чуждо и всякое стремление к самосохранению и вообще всякое стремление; она не ведает также никаких законов. Остережемся утверждать, что в природе существуют законы. Существуют лишь необходимости: здесь нет никого, кто распоряжается, никого, кто повинуется, никого, кто нарушает. Зная, что нет никаких целей, вы знаете также, что нет и никакого случая, ибо только рядом с миром целей слово “случай” вообще имеет смысл. Остережемся говорить, что смерть противопоставлена жизни. Живущее есть лишь род мертвого, и притом весьма редкий род.")
"Сила": т.н. "квантум", т.е. "квант", число, количество: "wo Kraft ist, wird auch die Zahl Meisterin: die hat mehr Kraft". (FW-360, "Два рода причин, которые смешивают"; Za-III, "Von den drei Bösen"; также: "естествоиспытатели поступают не лучше, когда они говорят: "сила двигает, сила причиняет" и тому подобное..." (ZGM-I).)
"Число": MA-11 и MA-19 ("Если Кант говорит: “Разум не черпает своих законов из природы, а предписывает их последней”, то это совершенно верно в отношении понятия природы, которое мы принуждены связывать с ней (природа=мир как представление, т.е. как заблуждение[/видимость]), но которое есть суммирование множества заблуждений разума. – К миру, которые не есть наше представление, совершенно неприменимы законы чисел: последние имеют значение только для человеческого мира.").
"Дионис": "модус" ("сильнее, злее и глубже; а также прекраснее", - исходя из вывода исторического метода "воли к власти" и "переоценки всех ценностей", а также JGB-13 и JGB-36 (последняя задаёт максиму принципа экономии, в силу которого вещи трактуются (исторически) согласно принципу "воли к власти")).
"Исторический метод": MA-1, MA-2, MA-3 - "историческое философствование" (lisez: не в духе Гегеля, а в духе Гёте, естественно-научном, а не мистическом, эзотерическом или метафизическом, моральном, религиозном: полное отсутствие магического мышления и восприятия слов как действительности (как вешей, - как это делают психотики)). ("Философ же видит “инстинкты” в современном человеке и признает, что они принадлежат к неизменным фактам человеческой жизни и в этом смысле образуют даже ключ к пониманию мира вообще: вся телеология построена на том, что о человеке последних четырех тысячелетий говорят как о вечном человеке, к которому все вещи в мире изначально имеют естественное отношение. Однако все возникло; не существует вечных фактов, как не существует абсолютных истин. – Следовательно, отныне необходимо историческое философствование, а вместе с ним и добродетель скромности.")
"Бог умер!" ["Платон умер[/мёртв]!"]: СИ, "Как «истинный мир» наконец стал басней" (критика и Платона, и, следовательно, Гегеля (Гегель выводит представление, совершенно обратное тому, что приведено в "Как «истинный мир» наконец стал басней"), и Шопенгауэра ("Вместе с истинным миром мы упразднили также и кажущийся!"), как следствие, - критика и морали, и религии, и всего остального (JGB и ASZ)).
"Аскетический идеал": см. "Что значит ориентироваться в мышлении. 1786 (Кант И.)". "Аскетический идеал" - это т.н. "goalpost" содержащий в себе либо философское Ничто, либо философское Отрицание. На уровне исторической методики это означает ограничение основного процесса истории с целью его нивелирования (в смысле психиатрическом, ср. с понятием "шизофрения") к одному и тому же поведению. При этом новые формы власти не образуются, основной исторический процесс (по мнению Ницше), процесс "воли к власти" (накопления и выражения силы, в т.ч. вплоть до элементарной т.н. "квантовой") оказывается блокирован другими силами (например, политическими, но этот же эффект может происходить и в сфере экономического, физического, физиологического, социального, искусства и т.п.). Развитие природного процесса (для Ницше "воля к власти" равносильно "жизни" и, следовательно, "природе", homo natura) приостанавливается в целях сохранения рода. ("Аскетический идеал" - это временная мера, в рамках и масштабах истории (СИ, "Проблема Сократа").)
"Homo natura": см. "Выдрессировать животное, смеющее обещать, - не есть ли это как раз та парадоксальная задача, которую поставила себе природа относительно человека? не есть ли это собственно проблема человека?.." и весь второй раздел "К генеалогии морали".
"Действительность" [die Welt]: см. две первые главы "По ту сторону добра и зла", а также "Об истине и лжи во вненравственном смысле" (сокращённо и упрощённо, но не точно: die Ewige Wiederkunft и chaos sive natura).
"Macht"/"Могущество"/"Власть": сугубо философский термин, понимаемый в сугубо философском смысле без отклонений относительно академического толкования этого понятия (т.е. во всех смыслах: теологическом, политическом, экономическом, физическом, социологическом, - везде где этот терм встречается, - возможно философское толкование, выраженное словосочетанием "der Wille zur Macht"), без сакрализации и мистификации смысла этого термина. [Также: основание т.н. "онтологии" (der Ewige Wiederkunft) Ницше, технически необходимое и достаточное для того, чтобы существовал мир (чтобы могло существовать что-либо, и действовать).]
>> 1335  
NB. "Ницше": немного злобный учёный. (Не философ (в лучшем случае: "учитель вечного возвращения...." (т.е. "вечное возвращение" - это либо мысль, либо учение); право называться "философом" Ницше отдаёт т.н. "Заратустре", "такому Дионису"), только "ученик философа Диониса". Исследователь посредством исторического метода.)
"Ариадна": vita femina, т.е. "душа" и "Жизнь" в цикле произведений о "Заратустре". (Ницше во время безумия называет "Ариаднами" разных женщин, т.е. "Ариадна" это "та к кому стремятся" (кого "любят"), что никак не низводит "её" до роли "пассивной"; в MA "женщины" обозначаются как некое воплощение рассудка, разума. (Теория G. Fornari о миметическом антагонизме с Вагнером не имеет места, т.к. в случае с Козимой имели место и другие поклонники (пример: фон Бюлов), могущие с Ницше конкурировать, но которых он не атакует; т.е. тезис о конкуренции с Богом (Христом) за место "управления миром" есть применение плохо доказуемого "психологизма" (ad hominem) или психоаналитического метода в условиях неприменимости этого метода.))
"Вагнер": "Колдун" ("Zauberer") в цикле произведений о "Заратустре". (Вероятно: прототип "Диониса", т.е. "Заратустры" (в смысле практическом: прототип личности-вершины культурного развития, которая устанавливает порядок и приоритет Культуры ("сверхчеловек", контр-доктрина) над Цивилизацией ("последний человек", доктрина), необходимость в смысле поддержания культурного развития (Гёте - как пример)).)
>> 1336  
[Человек [Mensch] - это незверь [Unthier] и сверхзверь [Überthier]; высший человек [höhere Mensch] - это нечеловек [Unmensch] и сверхчеловек [Übermensch]: вот как это сочетается!

В каком-то даже более решительном и глубоком смысле, чем тогда, Иудея еще раз одержала верх над классическим идеалом с французской революцией: последнее политическое дворянство, существовавшее в Европе, дворянство семнадцатого и восемнадцатого французских столетий, пало под ударами народных инстинктов ressentiment - никогда еще на земле не раздавалось большего ликования, более шумного воодушевления! Правда, в этой суматохе случилось самое чудовищное, самое неожиданное: сам античный идеал выступил во плоти и в неслыханном великолепии перед взором и совестью человечества, - и снова, сильнее, проще, проникновеннее, чем когда-либо, прогремел в ответ на старый лозунг лжи ressentiment о преимуществе большинства, в ответ на волю к низинам, к унижению, к уравниловке, к скату и закату человека страшный и обворожительный встречный лозунг о преимуществе меньшинства! Как последнее знамение другого пути явился Наполеон, этот самый единоличный и самый запоздалый человек из когда-либо бывших, и в нем воплощенная проблема аристократического идеала самого по себе - пусть же поразмыслят над тем, что это за проблема: Наполеон, этот синтез нечеловека и сверхчеловека...

"Высшие люди": либо "люди великой тоски" (от сострадания к которым "Заратустра" должен отказаться, что не означает автоматически применимость этого императива ко всем, кроме "Заратустры"), либо "смеющиеся львы" (см. JGB-294 и всю FW (ср.: FW-382, "Великое здоровье")). Если "люди великой тоски": также, - "неудавшиеся" (Missrathnen), если "смеющиеся львы": "уравновешенные" и "выдающиеся", "аристократичные" (vornehm).

14.
Что значит "неудавшийся" ["Schwachen und Missrathnen", противопоставленный "vornehm"]? Прежде всего, физиологически? Уже не политически. Наиболее нездоровый тип человека в Европе (во всех социальных слоях) является почвой для этого нигилизма: он воспримет веру в вечное возвращение как проклятие, от которого, столкнувшись с ним, уже не будет останавливаться перед никакими действиями: не пассивное исчезновение, а полное уничтожение всего, что в такой степени бессмысленно и безцельно: хотя это всего лишь судорога, слепое яростное сопротивление, когда осознаешь, что все было здесь с[/в] вечности — и этот момент нигилизма и разрушительной страсти тоже. — Ценность такого кризиса заключается в том, что он очищает, что он сжимает родственные элементы и делает их взаимно разрушительными, что он возлагает общие задачи на людей противоположных взглядов — также выдвигая на свет более слабых, более неуверенных и тем самым давая толчок к созданию иерархии сил с точки зрения здоровья: узнавая повелителей как повелителей, подчиненных как подчиненных. Конечно, вне всех существующих общественных порядков.

15.
Какие окажутся самыми сильными в этом процессе? Умеренные, те, кому не нужны экстремальные[/радикальные] убеждения, те, кто способны признать и даже любить большую долю случайности и бессмысленности, те, кто могут думать о человеке с заметным снижением его ценности, не становясь из-за этого мелкими и слабыми: самые здоровые, которые могут справиться с большинством бед и поэтому не так боятся бедствий — люди, уверенные в своей силе, которые с сознательной гордостью представляют [всё (на момент данной ситуации)] достигнутое могущество [Macht] человека.

16.
Как бы такой человек думал о вечном возвращении?..
>> 1337  
Говоря языком Ницше: Ницше решает проблему т.н. "decadence", т.е. устранения противоестественности, "аскетического идеала" из сфер человеческих взаимоотношений (из сферы "Жизни"). Проблема: ориентиры развоплощения, не имеющие места в этом мире [die Welt], не могут служить ориентирами для человеческих действий, т.к. они находятся вне (следовательно, ведут вовне, "прочь из этого мира") мира, а значит, являются источниками деградации "Бытия-в-себе" (к "бытию" иному, которому нет места). Так как истинность или ложность задаётся ни истинными, ни ложными суждениями, лежащими в основании мысли как ориентира мысли, необходимо устранить заблуждение прямо из области, в которой истинность как функция, как действие не имеет места. Результат: применение, вместо метода сократического (диалектического, догматики), - метода исторического познания, конципирование действительности как она есть посредством анализа фактов и синтеза их в выводы, "дионисийского Да бытию [и истории]", определение заблуждения как нечто (Etwas), не дающего ответ на вопрос о "природе" действительности и её основного исторического процесса. "Der Wille zur Macht" - как итог и ответ на вопрос, избегающий в своём методе всех возможных заблуждений, связанных с отсутствием "чистоплотности" при применении языковых методов к анализу исторических фактов ("онтологически" корректная формулировка, в особенности как понимания "власти" как основания и предусловия любого бытия, действия).
Вывод: в области, где нет возможности (власти) сделать вывод о истинности метода, необходимо полагаться на философскую корректность суждения, "разума", по отношению к исследуемым фактам. Ориентирование на власть устраняет возможно не корректные выводы (потому, что "власть" есть основание всякой "реальности", даже божественности, даже "Всего" и "Ничто") из спекуляций, что возвращает к исходному предмету исследования, - т.е. "бытию", "вещи в себе" ("lisez": исторически рассматриваемой деятельности существа, обозначаемого как "homo sapiens").
[NB: Ницше устраняет всякий "конец истории" в силу того, что "конец истории" "в себе" есть "аскетический идеал" и ничего кроме этого.]
>> 1338  
В дополнение к этому, Ницше разрешает проблему нигилизма (grundsätzliche nihilismus), на наифундаментальнейшем уровне, - через перспективу "amor fati", - притом, что разрешение этой проблемы есть условие достоверности познания как "познания-в-себе" (т.е. его работа даёт своего рода ответ, необходимо и достаточно корректный [замечу: форсированная мысль], на труд Платона "Теэтет"). ("Дальше" этого "основания", "смерти Бога", "выйти" (суждением) у человека власти нет)
(Зачем это выражено здесь: слишком часто в литературе встречаются утверждения, что "после смерти Бога" нет "решения вопроса о смерти Бога" (нет "Бога" на замену "старому Богу", т.е. выражается желание нового идеала, предпочтительно "аскетического", либо предвосхищается "ответ" на эту проблему, обычно, - собственный для автора таких речей (здесь приводится исключительно мнение Ницше)). Так вот: "решение" было и есть, и это совершенно не корректно утверждать, что его "нет", особенно в контексте словосочетания "смерть Бога" (т.к. "решение" автор этого же словосочетания и предложил, как "первенец").)

Как я узнаю подобного себе. — Философия, как я её понял и пережил, это добровольное обращение даже к проклятым и презренным сторонам бытия. Из долгого опыта, который мне дал такой путь через лёд и пустыню, я научился видеть всё, что до сих пор философствовало, иначе: скрытая история философии, психология её великих имён стала для меня очевидной. «Сколько правды выдерживает, сколько правды осмелится воспринять дух?» — это стало для меня настоящим мерилом ценности. Ошибка — это трусость... каждое достижение познания происходит через мужество, через жестокость к себе, через чистоту к себе... Такая экспериментальная философия, какую я живу, предполагает даже возможность основополагающего нигилизма [grundsätzliche nihilismus], но это вовсе не значит, что оно остаётся на «Нет», на отрицании, на воле к отрицанию. Она стремится пройти через это до противоположного — до дионисийского «Да» бытию, как оно есть, без исключений, отступлений и выборов — она стремится к вечному круговороту, — те же самые вещи, та же логика и нелогика узлов. Высшее состояние, которое может достичь философ: стоять дионисийски перед бытием — моя формула для этого: amor fati…
— К этому относится не только признание ранее отвергнутых сторон бытия как необходимых, но и как желанных: и не только желанных с точки зрения ранее утверждённых сторон (например, как их дополнения или предпосылки), но и ради их самих, как более мощных, более плодотворных, более истинных сторон бытия, в которых его воля проявляется ярче. К этому также относится необходимость переоценки единственно утверждаемой ранее стороны бытия; понимание того, откуда возникает эта ценность и как мало она обязательна для дионисийской оценки бытия: я вышел за пределы и понял, что на самом деле говорит «Да» (инстинкт страдающих, с одной стороны, инстинкт стада с другой, и этот третий — инстинкт большинства в противоречии с исключениями) — я разгадал, в чём заключается необходимость того, чтобы более сильный тип человека обязательно мыслил повышение и усовершенствование человека в направлении другой стороны: высшие существа, по ту сторону добра и зла, за пределами тех ценностей, которые не могут отрицать своё происхождение из сферы страдания, стада и большинства — я искал подходы к этой перевёрнутой идеализации в истории (новооткрытые и вновь представленные понятия «языческий», «классический», «благородный»).
>> 1339  
Сверх этого: Ницше предвосхищает понятие "биоматематики" и уже заведомо в философском основании теории истинности "преодолевает" и теории (телеологию) Фристона в плане "преодоления" и Спинозы, и Лейбница (всё это относится к афоризмам JGB-13 и JGB-36).
>> 1340  
[Примеры исследователей, применяющих метод "исторического познания" на беспрецедентном уровне: де Либера (археология субъекта), Бушрон (археология политики).]
>> 1341  
Понятие "власти" и ориентирование на неё философской мысли, достигнутое Ницше, также устраняет и проблемы т.н. "плюрализма", т.к. его идея "перспективизма" (вне-политического (см. цитату выше: "уже не политически"), акратического) содержит и "соединяет" все разроненные части совокупного Целого: (вне-политическая, но включающая в себя и политику, т.е. "фундаментальная", "высшая", то, что называют "божественной") "власть" есть то, вне зависимости от её "действительности" (природы), что "управляет миром", и что устанавливает порядок взаимоотношений между разными перспективами (устанавливает "порядок" в "плюрализме"), вне зависимости от "природы" и "характера" мнений.
Говоря одним предложением: власть - это основание мира.
>> 1342  
Следовательно: исследование различных форм власти и властных отношений есть единственная ориентация, которая всегда ориентирует все суждения, будь то сознательные или несознательные, "бессознательные", - на действительность, и что намного "важнее" (по крайней мере, для форм жизни, одной из которых является сам человек), - на жизнь (т.к. это ориентирует и на "отношения власти, при которых возникает феномен «жизнь»"). (Это служит разрешением проблемы, обозначенной в ZGM-III как "аскетический идеал" (противный "идеал" (ориентированность мысли): amor fati ("вечное возвращение")), и прямым образом разрешает проблему, "поставленную" т.н. "инстинктом самосохранения" (действиями, направленными на "самосохранение", т.е. действиями (Macht), следствием (Consequenz; см. JGB-22) которых является сохранение власти в бытии ["Sein", но не "Seyn"]), ориентируя все действия человека исключительно на "самосохранение" посредством ориентирования исключительно к тому, что составляет самое основание ["grundsätzlich"] феномена «жизнь» (делая "самоуничтожение", т.е. развоплощение, "небытие" (пример: "аннигиляция" - в физике), - невозможным).)
>> 1343  
Дополнительно, это разрешает проблему отличения "кажущегося" мира от "истинного", посредством разрешения самого основания т.н. "функции", т.е. действия, обозначаемого как "истинность" (lisez: власть). "Истинным" в этом (новом) "свете" [ср.: "великий Полдень"] считается то, что делает человека-как-тип ("род есть всё, некто есть всегда никто" [„die Art ist Alles, Einer ist immer Keiner“]) "сильнее, злее и глубже, а также прекраснее" ("могущественнее", "ведёт" к "росту власти" per se).
(Всё остальное считается тем, что уводит прочь от бытия/действительности.)

— Моя задача — подготовить момент высшего самоосознания[/самоанализа] для человечества, великий полдень, когда оно оглядывается назад и смотрит вперед, когда оно выходит из-под власти случая и жрецов и задает вопросы: почему?, для чего? впервые в целом — эта задача необходимо вытекает из понимания того, что человечество не находится на правильном пути по собственной воле, что оно никоим образом не управляется Богом, но что, напротив, именно под его самыми священными понятиями о ценностях соблазнительно возобладал инстинкт отрицания, тления, инстинкт упадка [decadence]. Поэтому вопрос о происхождении нравственных ценностей является для меня вопросом первостепенной важности, поскольку он определяет будущее человечества. Требование, чтобы мы верили, что все в основе своей находится в лучших руках, что книга, Библия, дает окончательное заверение в божественном руководстве и мудрости в судьбе человечества, является, переведенным обратно в реальность, волей не допустить возникновения правды о жалкой противоположности, а именно о том, что человечество до сих пор находилось в худших руках, что им правили бедняки, злобные и мстительные, так называемые «святые», эти мировые клеветники и обидчики людей. Решающим признаком того, что священник (включая тайных[/скрытых] священников, философов) стал господином не только в пределах определенной религиозной общины, но и вообще, что мораль упадка, воля к цели считается моралью самой по себе, является безусловная ценность, которая повсюду приписывается неэгоистическому, и враждебность, которая повсюду приписывается эгоистическому. Любого, кто не согласен со мной в этом вопросе, я считаю зараженным… Но все со мной не согласны… Для физиолога такой контраст ценностей не оставляет сомнений. Если даже самый маленький орган в организме не может с полной уверенностью утверждать свое самосохранение, своё возмещение власти, свой «эгоизм», то все в целом деградирует. Физиолог требует удаления дегенерирующей части; он отрицает всякую солидарность с дегенерирующим, он далек от сострадания к нему. Но священник хочет именно вырождения целого, человечества: поэтому он и сохраняет выродившееся — этой ценой он господствует над ним... Какую цель имеют эти лживые понятия, вспомогательные понятия морали, «души», «духа», «свободной воли», «Бога», как не физиологическую гибель человечества?... Если отвлечь серьезность от самосохранения, от увеличения силы тела, то есть от жизни, если из анемии, из презрения к телу построить идеал «спасения души», что это, как не рецепт декаданса? — Потеря веса, сопротивление природным инстинктам, «бескорыстие» одним словом — так до сих пор называлась мораль… С «Утренней зарёй» я впервые вступил в борьбу с моралью самоотречения. —
>> 1344  
— Честность, поскольку это наша добродетель, от которой мы, мы, свободные умы, не можем уйти, — ну что ж, будем трудиться над ней со всей нашей злобой и любовью и никогда не уставать «совершенствоваться» в добродетели, которая остается нам одним: пусть ее великолепие когда-нибудь останется, как позолоченный, синий, насмешливый вечерний свет над этой стареющей культурой и ее унылой, мрачной серьезностью! И если однажды наша честность устанет, вздохнет, вытянет свои члены и найдет нас слишком суровыми, и захочет, чтобы все было лучше, легче, нежнее, как приятный порок: останемся суровыми, мы, последние стоики! и пошлем ей на помощь всю чертовщину, что есть в нас, — наше отвращение к неуклюжему и нелепому, наше «nitimur in vetitum», нашу авантюрную храбрость, наше хитрое и избалованное любопытство, нашу самую тонкую, самую замаскированную, самую духовную волю к власти и завоеванию мира, которая с вожделением бродит и воображает все сферы будущего, — придем на помощь нашему «Богу» со всеми нашими «дьяволами»! Вполне вероятно, что из-за этого нас неправильно поймут и собьют с толку: какое это имеет значение! Люди скажут: «Их «честность» — это их дьявольщина, и ничего больше!» какое это имеет значение! И даже если бы вы были правы! Разве все боги до сих пор не были подобны перекрещенным дьяволам, ставшим святыми? И что мы в итоге знаем о себе? И как зовут духа, который нами руководит? (Всё дело в именах.) А скольких призраков мы укрываем? Наша честность, мы, свободные умы, — позаботимся о том, чтобы она не стала нашим тщеславием, нашей пышностью и пышностью, нашей ограниченностью, нашей глупостью! Всякая добродетель ведёт к глупости, всякая глупость — к добродетели; «Глупые до святости» — так говорят в России. Давайте сделаем так, чтобы наша честность в конечном итоге не превратила нас в святых и зануд! Разве жизнь не слишком коротка в сто раз, чтобы скучать в ней? Вам пришлось бы верить в вечную жизнь, чтобы... —

Говоря языком "инстинктов": «Утренняя заря» есть логическое (диалектическое, необходимое) следствие инстинкта правдивости ("самопреодоление морали"). (Другими словами: "Ницше" как события не могло не быть, - что не сделал бы Ницше, то сделал бы кто-то другой (что равносильно "природе" т.н. научных "революций" и открытий).)

На протяжении большей части человеческой истории — так называемого доисторического периода — ценность или бесполезность поступка определялась его последствиями: само действие принималось во внимание так же мало, как и его происхождение, но, скорее, как в современном Китае честь или позор переходит от ребенка к родителям, так и обратная сила успеха или неудачи заставляла людей думать о поступке хорошо или плохо. Назовем этот период доморальным периодом человечества: императив «познай самого себя!» в то время еще не было известно. Однако за последние десять тысячелетий в некоторых крупных регионах Земли люди постепенно пришли к тому, что ценность действия определяется уже не его последствиями, а его происхождением: великое событие в целом, значительное уточнение перспективы и масштаба, бессознательное последствие господства аристократических ценностей и веры в «происхождение», знак периода, который в более узком смысле можно охарактеризовать как моральный: таким образом, была предпринята первая попытка самопознания. Вместо последствий — происхождение: какая перестановка точек зрения! И, конечно же, перелом, достигнутый лишь после долгой борьбы и колебаний! Правда, воцарилось новое пагубное суеверие, своеобразная узость толкования: происхождение действия истолковывалось в самом определенном смысле как происходящее из намерения; Люди объединились в вере в то, что ценность действия определяется ценностью его намерения. Намерение как все происхождение и предыстория действия: под этим предрассудком на земле почти до самых последних времен даются моральная похвала, порицание, осуждение и даже философия. — Но разве не должны мы сегодня прийти к необходимости снова прийти к выводу о перевороте и фундаментальном сдвиге ценностей, благодаря обновленному самоанализу и углублению человечности, — разве не должны мы стоять на пороге периода, который, в негативном смысле, поначалу можно было бы охарактеризовать как внеморальный: сегодня, когда, по крайней мере, среди нас, имморалистов, зарождается подозрение, что именно непреднамеренное в действии и есть его решающая ценность, и что вся его преднамеренность, все, что можно в нем увидеть, познать и «сознать», все еще принадлежит его поверхности и коже, — которая, как всякая кожа, что-то выдает, но еще больше скрывает? Короче говоря, мы считаем, что намерение — это всего лишь знак и симптом, требующий сначала истолкования, и знак, который сам по себе означает так много и, следовательно, почти ничего, — что мораль в прежнем смысле, то есть мораль намерений, была предрассудком, поспешностью, возможно, временностью, чем-то вроде астрологии и алхимии, но во всяком случае чем-то, что должно быть преодолено. Преодоление морали, в известном смысле даже самопреодоление морали: таково может быть название той долгой тайной работы, которая была предназначена для самых тонких и честных, а также и самых злобных совести современности как живых пробных камней души. —

Ответы: >>1347
>> 1345  
— Мы, имморалисты! — Этот мир, который касается нас, в котором мы должны бояться и любить, этот почти невидимый, неслышимый мир тонких повелений, тонкого послушания, мир «почти» во всех отношениях злобный, коварный, острый, нежный: да, он хорошо защищен от неуклюжих зрителей и конфиденциального любопытства! Мы опутаны суровой пряжей и рубашкой обязанностей и не можем вырваться из нее — в этом мы «люди долга», мы тоже! Иногда, правда, мы танцуем в наших «цепях» и между нашими «мечами»; Чаще всего, и это не менее верно, мы скрежещем зубами и нетерпеливо относимся ко всей тайной суровости нашей судьбы. Но мы можем делать, что хотим: дураки и общественность говорят против нас: «Это люди без долга» — дураки и общественность всегда против нас! —

Ответы: >>1346
>> 1346  
>>1345
>конфиденциального
>фамильярного
>> 1347  
>>1344
>нашей пышностью и пышностью
>нашей пышностью и роскошью
>> 1348  
Всё остальное - выводимо из самостоятельного чтения трудов Ницше, при условии, что первыми будут внимательно прочитаны те, которые составляют сущность его самоидентификации ("Сумерки Идолов" - [свободный дух] "Имморалист", "Антихрист" - "Антихрист", "Ecce Homo" даёт понятие "Диониса" (как и JGB-295), а "Казус Вагнер" раскрывает "сущность души жителя модерна", т.е. "европейский нигилизм" как содержание его культурной инстанции (предполагая, что Вагнер лучше всего угадал "душу" своих современников, что доказывается его успехом)), без вчитывания фанатизма (который Ницше прямо критикует в AC-54, а следовательно, и антисемитов, и тех, кто следовал за ними, - фашистов) и радикализации в его мысли и труды.

["Всё остальное - следует из этого."]
>> 1349  
[Вышеприведённое и разрешает содержание ранее данного принципа/формулы "должно быть только то, что не может не быть", или "должно быть только то, что не может не удасться", - на философских основаниях ("раз и навсегда").]
>> 1350  
Wie das Sprichwort Zarathustra’s sagt: „Eins ist nothwendiger als das Andre“.

... Oh wie sollte ich nicht nach der Ewigkeit brünstig sein und nach dem hochzeitlichen Ring der Ringe, — dem Ring der Wiederkunft?
Nie noch fand ich das Weib, von dem ich Kinder mochte, es sei denn dieses Weib, das ich liebe: denn ich liebe dich, oh Ewigkeit!
— Denn ich liebe dich, oh Ewigkeit! —
>> 1351  
[P.S. Нет мысли более согревающей душу, чем факт бытия непонятым, несмотря на простоту аргумента и его наличную власть, "силу", - никем.
Быть непонятым - значит: сохранить власть, жизнь, - [("мы никогда не будем поняты - и отсюда наш")] авторитет.

[Трудно быть понятым: особенно если мыслишь и живешь gangasrotogati среди людей, которые все поголовно иначе мыслят и живут, именно, kurmagati или в лучшем случае «аллюром лягушки», mandeikagati, — не делаю ли я все для того, чтобы меня самого «понимали с трудом»! — и нужно быть сердечно признательным за добрую волю к некоторой тонкости толкования. Что же касается «добрых друзей», которые всегда слишком ленивы и полагают, что именно в качестве друзей имеют право на леность, — то поступишь хорошо, если заранее предоставишь им просторную арену недоразумений: тогда можно еще и посмеяться; или можно совсем избавиться от них, от этих добрых друзей, — и тоже посмеяться!]

Что с того, что правым [доказываюсь/]остаюсь я! Я слишком прав. – А кто нынче хорошо смеётся, тот посмеется и последним.]
>> 1352  
[ Дионис. Философия вечного возвращения.
Что хорошо? - Всё, от чего возрастает в человеке чувство силы, воля к власти, могущество.
Что дурно? - Всё, что происходит из слабости.
Что есть [момент счастья /] счастье? - Чувство возрастающей силы, власти, чувство, что сопротивление преодолено.
Не удовлетворение, а стремление к росту власти; не мир, а война; не добродетель, а способность (добродетель в стиле Ренессанса, virtu, свободная от моралина).
Слабые ["они называют себя 'добрыми'"] и неудавшиеся ["высшие люди", "люди великой тоски" [неудавшимся бывает и сильный...]] должны уйти обратно в землю ["погибнуть" ["сверхчеловек - смысл земли"]]. И им должно ещё в этом помочь. ["Все уходит, все возвращается; вечно катится Колесо Бытия. Все умирает, все вновь расцветает; вечно бежит Год Бытия..."; "Одно необходимее другого..."]
Что вреднее всякого порока? - Сострадание поступка ко всему слабому и неудавшемуся - христианство... [как концепт.]
[Молот исторического познания (lisez: переоценка всех ценностей).]

...Моя проблема не в том, как завершает собою человечество последовательный ряд сменяющихся существ (человек - это конец ["дарвинизм", "ламаркизм", "free energy principle", - это всего лишь современная идеология]), но какой тип человека следует взрастить, какой тип желателен, как более ценный, более достойный жизни, будущности.
Этот более ценный тип уже существовал нередко, но лишь как счастливая случайность, как исключение, - и никогда как нечто преднамеренное. Наоборот, - его боялись более всего; до сих пор он внушал почти ужас, и из страха перед ним желали, взращивали и достигали человека противоположного типа: типа домашнего животного, стадного животного, больного животного - христианина...

. . . ["Так говорил Заратустра, покидая пещеру свою, сияющий и сильный, словно утреннее солнце, восходящее из-за темных гор."]

Der A n t i c h r i s t.

[Verschenke dich selber erst, oh Zarathustra!
— Ich bin deine Wahrheit...

[Vorausgesetzt, dass die Wahrheit ein Weib ist.]]
]
>> 1353  
[ Если пророк я, исполненный того пророческого духа, что парит над горным перевалом между двумя морями,
блуждая между прошедшим и будущим, словно тяжелая туча; враждебный душным низменностям и всему усталому, что не может ни жить, ни умереть;
в темной груди таящий молнии и избавляющие лучи света; чреватый молниями, которые восклицают "Да!"; в чьем смехе звучит "Да!"; готовый излить ослепительный свет пророчеств:
– но блажен тот, кто носит это во чреве своем! И поистине, долго будет он тяжелой тучей нависать над скалой, тот, кто некогда должен зажечь свет будущего!
О, как не стремиться мне со всей страстью к Вечности и к брачному кольцу колец – к Кольцу Возвращения!
Никогда еще не встречал я женщины, от которой желал бы детей, кроме той, что люблю я, ибо я люблю тебя, о Вечность!
...
– Ибо я люблю тебя, о Вечность! –
]
>> 1354  
[ Самые тихие слова – те, что приносят бурю. Мысли, приходящие как голубь, управляют миром. ]
>> 1355  
[ (Искусство великого ритма, великий стиль периодичности для выражения колоссальных подъемов и спадов возвышенной, сверхчеловеческой страсти были впервые открыты мной; С дифирамбом, подобным последнему из третьего Заратустры, озаглавленному «Семь печатей», я улетел на тысячу миль за пределы того, что раньше называлось поэзией.) ]
>> 1356  
[ Словом, как гласит поговорка Заратустры: "ну что ж!" ]
>> 1357  
[ "Грядет! Грядет! Грядет! Пойдемте же! Час пробил! Отправимся странствовать в ночь!"
[Ну что ж! Мужайтесь, высшие люди! Ныне впервые мечется в родовых муках гора человеческого будущего. Бог умер: ныне хотим мы, чтобы жил Сверхчеловек.]

— А утром после той ночи вскочил Заратустра с ложа своего, препоясал чресла и вышел из пещеры, сияющий и сильный, словно утреннее солнце, выходящее из-за темных гор.
"О великое светило, – сказал он, как уже говорил однажды, – ты, глубокое око счастья, в чем было бы счастье твое, не будь у тебя тех, кому светишь ты!
И если бы они оставались в жилищах своих, когда ты уже бодрствуешь, и восходишь, и одаряешь, и наделяешь, как негодовала бы на это гордая стыдливость твоя!
Ну что ж! Еще спят они, эти высшие люди, в то время, как я уже бодрствую: не они мои истинные последователи! Не их ожидаю я тут, в горах моих.
За дело свое хочу я приняться и начать свой день: но не понимают они знамений утра моего, и не зов к пробуждению для них шаги мои.
Они спят еще в пещере моей, их сонные грезы упиваются моими песнями опьянения. Однако ушей, что слушают меня – слуха, повинующегося словам моим, – этого не хватает им".
Так говорил Заратустра в сердце своем при восходе солнца; и тут же он вопрошающе взглянул ввысь, ибо услыхал над головой пронзительный крик орла своего. "Ну что ж! – воскликнул он, – это мне нравится,так и должно быть. Звери мои проснулись, ибо проснулся я.
Орел мой бодрствует и, подобно мне, славит солнце. Орлиными когтями хватает он новый свет. Вы мои, истинно мои звери. Я люблю вас.
Но еще недостает мне истинно моих людей!"


[ О высшие люди, по вам исходит тоской эта радость – неукротимая, блаженная, – по вашей боли, вы, неудавшиеся! По неудавшемуся тоскует всякая вечная радость.
Ибо всякая радость хочет себя самой, а потому желает и горя!
О счастье! О скорбь! О высшие люди, научитесь же тому, что радость жаждет вечности,
– радость жаждет вечности всех вещей, жаждет глубокой, глубокой вечности! ]


Мне открылось мучительное, ужасное зрелище: я приоткрыл завесу над испорченностью человека. Это слово в моих устах защищено по крайней мере от одного подозрения: будто бы оно содержит именно моральное обвинение против человека. Подразумевается — я хотел бы это подчеркнуть еще раз — что оно свободно от морализаторства ["...Это вовсе не самоочевидно: этот момент следует снова и снова выносить на свет, несмотря на английских болванов. Христианство — это система, последовательный и целостный взгляд на вещи. Если разрушить одно из ее основных понятий — веру в Бога, то разрушается и все остальное: у человека больше нет ничего необходимого под рукой. Христианство предполагает, что человек не знает и не может знать, что для него добро и что зло: он верит в Бога, который один знает. Христианская мораль — это заповедь; его происхождение трансцендентно; это выше всякой критики, права на критику; оно истинно только если Бог есть истина, — оно стоит и падает с верой в Бога. — Если англичане действительно верят, что они сами, «интуитивно», знают, что такое добро и зло, и если они, следовательно, верят, что им больше не нужно христианство как гарантия нравственности, то это само по себе есть лишь результат господства христианского ценностного суждения и выражение силы и глубины этого господства: так что происхождение английской нравственности забыто, так что сама условность ее права на существование больше не чувствуется..."]: и это в той мере, в какой я сильнее всего ощущаю эту порчу именно там, где люди прежде наиболее сознательно ["осознанно"] стремились к «добродетели», к «божественности». Я понимаю порчу, "коррупцию", как вы уже догадались, в смысле упадка: я утверждаю, что все ценности, в которых сейчас человечество сейчас видит наивысшую желанность, являются ценностями упадка.
(Я называю животное, род, вид, особь, тип — испорченными, когда они теряют свои инстинкты, когда они выбирают, когда они предпочитают то, что им невыгодно. История о «высших чувствах», об «идеалах человечества» — а возможно, мне придется рассказать и её? — почти также объяснила бы, почему человек так испорчен.
Сама жизнь для меня — инстинкт роста, продолжительности, накопления сил, власти: где нет воли к власти, там немедленно наступает упадок. Я утверждаю, что всем высшим ценностям человечества и поныне не хватает этой воли, что под самыми святыми именами царят ценности упадочные, ценности нигилизма.) ]
>> 1358  
[ ... Нет ничего более нездорового в условиях нашей нездоровой современности, чем христианское сострадание. Быть здесь врачом, быть здесь беспощадным, владеть здесь ножом — вот кто мы, вот наша любовь к человечеству, вот что делает нас философами, нас, гиперборейцев! — — —* ]
>> 1359  
[ Мужчина, который говорит: «Мне это нравится, я воспринимаю это как свое и хочу это защищать и оберегать от всех»; мужчина, способный возглавить дело, выполнить решение, остаться верным мысли, удержать женщину, наказать и свергнуть дерзкого и безрассудного; человек, у которого есть свой гнев и свой меч, и которому слабые, страдающие, угнетенные, даже животные, охотно подчиняются и как бы принадлежат "по своей природе", короче говоря, человек, который по своей природе — господин, — если такой человек обладает состраданием, — ну что ж! Это сострадание имеет ценность! Но какое имеет значение для сострадание страдающих! Или тех, кто вообще проповедует сострадание! В настоящее время почти повсюду в Европе существует болезненная чувствительность и раздражительность к боли, а также неприятная несдержанность в жалобах, нежность, которая хотела бы рядиться в нечто высшее с религией и философской чепухой, — существует целый формальный культ страдания. По моему мнению, первое, что бросается в глаза, — это немужественность того, что в таких фанатичных кругах называют «состраданием». — Эту последнюю форму дурного вкуса следует решительно и всецело осудить; и я желал бы в конце концов, чтобы люди носили как средство против него и в сердце, и на шее прекрасный амулет «gai saber» - или, говоря яснее для моих соотечественников, «веселую науку». ]
>> 1360  
[ ...И не должны ли мы возвращаться и проходить по тому пути, что лежит перед нами, дальше, вперед по этому длинному страшному пути: не должны ли мы все вечно возвращаться?.. ]
>> 1361  
[ То, какие группы чувств в душе пробуждаются быстрее всего, берут слово и отдают приказы, определяет всю иерархию ее ценностей и в конечном итоге определяет ее систему ценностей. Ценности человека раскрывают структуру его "души", в том, как он видит свои жизненные условия, — его истинные потребности. Итак, если предположить, что потребность всегда объединяла только тех людей, которые могли указать на сходные потребности и сходные переживания сходными знаками, то в целом следует, что легкая сообщаемость потребности, т. е. в конечном счете переживание только средних и общих переживаний, должна была быть самой могущественной из всех сил, которые до сих пор господствовали над человечеством. Чем больше они похожи друг на друга, тем более обыкновенные люди всегда имели и имеют преимущество; чем они более избранные, тем более утонченные, чем более чуждые, тем их труднее понять, они легко остаются в одиночестве, подвержены несчастным случаям, будучи изолированными, и редко размножаются. Нужно призвать на помощь чудовищные обратные силы, чтобы воспрепятствовать этому естественному, слишком естественному progressus in simile, этому постепенному развитию человечества в нечто подобное, среднее, обычное, стадное - в нечто общее! ]
>> 1362  
[ — Vorausgesetzt, dass die Wahrheit ein Weib ist. — ]
>> 1363  
[ — ...только в дионисийских мистериях, в психологии дионисийского состояния выражается основной факт эллинского инстинкта — его «воля к жизни». Что гарантировали эллины этими мистериями? Вечная жизнь, вечное возвращение жизни; будущее, обещанное и освященное в прошлом; торжествующее «Да» жизни за пределами смерти и перемен; истинная жизнь как полное продолжение жизни через деторождение, через таинства сексуальности. Поэтому для греков сексуальный символ был сам по себе почтенным символом, истинной глубиной всего древнего благочестия. Все в акте зачатия, беременности и рождения вызывало самые высокие и торжественные чувства. В учениях мистерияй боль освящается: «муки роженицы» освящают боль вообще, — всякое становление и рост, все, что гарантирует будущее, требует боли… Для того, чтобы была вечная радость творения, для того, чтобы воля к жизни могла вечно утверждать себя, должны быть и вечно «муки роженицы»… Все это и означает слово «Дионис»: я не знаю более высокого символизма, чем этот греческий символизм, символизм дионисий. В нем содержится глубочайший инстинкт жизни, тот, что ведет к будущему жизни, к вечности жизни, ощущаемой религиозно, — сам путь к жизни, к продолжению рода, как святому пути... Только христианство, с его негодованием против жизни в своей основе, сделало сексуальность чем-то нечистым: оно бросило грязь на начало, на предварительное условие всей нашей жизни... —

Психология оргазма как переполняющего чувства жизни и силы, в котором даже боль действует как стимул, дала мне ключ к понятию трагической эмоции, которое было неправильно понято Аристотелем и особенно нашими пессимистами. Трагедия настолько далека от доказательства пессимизма эллинов в понимании Шопенгауэра, что ее скорее следует рассматривать как его решительное опровержение и контрпример. Сказать жизни «Lа» даже в ее самых странных, ужасных и сложных ситуациях; воля к жизни, радующаяся своей неисчерпаемости и в жертвенности своих высших типов, — вот что я называл дионисическим, вот что я угадал как мост к психологии трагического поэта. Не убежать от ужаса и жалости сострадания, не очиститься от опасной эмоции через ее бурную разрядку — так понимал это Аристотель, — но превзойти и ужас, и жалость, стать вечной радостью становления собой — той радостью, которая включает в себя и радость разрушения... И с этим я возвращаюсь к тому, с чего когда-то начал — «Рождение трагедии» было моей первой «переоценкой всех ценностей»: с ним я возвращаюсь на почву, из которой вырастает моя воля, моя способность — я, последний ученик философа Диониса, — я, учитель вечного возвращения...

— Молот говорит. —
«Зачем так суров! — сказал однажды кухонный уголь алмазу: разве мы не близкие родственники?»
Почему такой мягкий? О, братья мои, так я спрашиваю вас: разве вы не — мои братья?
Почему такие мягкие, такие податливые и уступчивые? Почему в вашем сердце столько отрицания и отречения? Так мало судьбы в ваших глазах?
А если вы не хотите быть роковыми и непреклонными, – как можете вы вместе со мною – побеждать?
А если ваша твердость не хочет сверкать, и резать, и рассекать, – как можете вы когда-нибудь вместе со мною – творить?
Ибо созидающие тверды. И блаженством должно казаться вам приложить вашу руку к тысячелетиям, как к воску, –
— Блаженством, писать на воле тысячелетий, как на бронзе, — твёрже бронзы, благороднее бронзы. Только самое благородное совершенно твёрдо.
Эту новую скрижаль, о братья мои, я ставлю над вами: станьте тверды! — —
]
>> 1364  
[[K: понимая, что смена типов есть необходимое предусловие всей философии вечного возвращения, можно понять христианство (что бы в действительности ни означало это слово, означающее, знак) как нечто, цементирующее слабый и неудавшийся тип без возможности его изменить в сильный и удавшийся, радостный и могущественный; отсюда и понятен императив: "будьте тверды!" - значит, устраните преграды к смене типов, потому что типы всё равно вечно возвращаются и распадаются: нельзя блокировать т.н. "цикл" потому что этот "цикл" есть неустранимая необходимость, на "почве" которого "христианство" воздвигает "Церковь" и созидает тип христианина (lisez (Ницше): не могущего радоваться жизни, тип ненависти к жизни).
Следовательно, цикличность жизни это то, что нельзя никак "обойти" (например, обозначаемой как "спираль истории"), - "цикл жизни" это земля и основание всего человечества. Соответственно, "Сверхчеловек" - есть "Дионис", - высший тип во всей философии вечного возвращения...]]
>> 1365  
[["Предположив, что истина - женщина..." - вероятно, она может "понести" и "дитя"? lisez: "вечное возвращение" - и в рамках парадигмы духа, "духовности", "мысли", - вообще...]]
>> 1366  
[— Я замыкаю круги вокруг себя и священные границы; все меньше и меньше людей поднимаются со мной на все более высокие горы, — я строю горный хребет из все более священных гор. —
Но куда бы вы ни поднялись со мной, о братья мои, смотрите, чтобы никакой паразит не поднялся вместе с вами!
Паразит: это червь, ползающий, прижавшийся, который хочет разжиреть в ваших больных, воспаленных уголках.
И в этом его искусство, что он угадывает восходящие души, когда они утомлены: в вашем горе и недовольстве, в вашем нежном стыде он строит свое отвратительное гнездо.
Где сильные слабы, где благородные слишком кротки, там он строит свое отвратительное гнездо: паразит живет там, где у великих есть маленькие больные места.
Какой вид всего сущего является высшим, а какой — низшим? Паразит — наименьший из всех видов; но тот, кто выше по порядку, кормит больше всего паразитов.
Душа, которая имеет самую длинную лестницу и может спускаться наиболее глубоко: как может не сидеть на ней наибольшее количество паразитов? —
— самая всеобъемлющая душа, которая может бегать, странствовать и бродить дальше всего внутри себя; самое необходимое, что погружается в случай из удовольствия: —
— существующая душа, погружающаяся в становление; тот, кто имеет, кто хочет хотеть и желать: —
— убегающий от себя, догоняющий себя в самом широком круге; мудрейшая душа, с которой глупость говорит приятнее всего: —
— самая себялюбивая, в которой все вещи имеют своё стремление и противоборство, прилив и отлив: — о, как может эта высшая душа не иметь худших из паразитов?


— Душа, имеющая самую длинную лестницу и способная спуститься на самую глубину, —
— самая всеобъемлющая душа, которая может бегать, странствовать и бродить дальше всего внутри себя, —
— самая необходимая, что с радостью погружается в случай, —
— сущая душа, которая хочет стать, имущая душа, которая хочет хотеть и желать –
— убегающая от себя, которая настигает себя в самых широких кругах, —
— мудрейшая душа, с которой глупость говорит приятнее всего, —
— самая себялюбивая, в котором все вещи имеют своё стремление и противоборство, прилив и отлив —
Но такова концепция Диониса. — Другое соображение приводит именно к этому. Психологическая проблема типа Заратустры заключается в том, как тот, кто говорит «Нет» и делает «Нет» в неслыханной степени, может тем не менее быть противоположностью духа, который говорит «Нет» всему, чему раньше говорили «Да»; как дух, несущий на себе самую тяжелую судьбу, самую роковую задачу, может быть тем не менее самым легким и "потусторонним"? - Заратустра - танцор; как тот, кто имеет самое трудное, самое ужасное понимание реальности, кто продумал «самую глубокую мысль», но не нашёл в ней никаких возражений против существования, даже против его вечного возвращения, – скорее, причину быть вечным «Да» всем вещам самим по себе, огромным, безграничным выражением «Да» и «Аминь»… «Во все бездны я все еще несу свое благословенное «Да»»… Но это снова концепция, тип – Диониса.]
>> 1367  
[["Жизнь" не есть то, что должно превзойти или преодолеть, - но она есть то, что преодолевает самое себя. Перестать сопротивляться этому "естественному" (lisez: единственно разумному, ведь бесконечное повторение, возвращение одного и того же страдающего типа человека означает невыносимость всей жизни ("Бог умер, из-за сострадания своего к людям умер он") в рамках всей истории), - вот "практический" смысл философии "вечного возвращения".
Сострадание: устранить возможность возвращения типа, либо не могущего вынести жизнь и страдание, либо "неудавшегося" (страдающего от собственной действительности; lisez: философия "вечного возвращения" это "естественное" (логическое) развитие христианства и культуры, философии сострадания и к другим людям, и к себе. ("Врач-гиперборей", "физиолог": разве врач, лекарь, - это насильник? И если да, то "эскулап" ли - Сократ?)]]
>> 1368  
[[ Тот, кто, подобно мне, давно стремится с каким-то таинственным желанием глубоко продумать пессимизм и избавить его от полухристианской, полунемецкой узости и простоты, с которой он в последний раз предстал в этом столетии, а именно в форме философии Шопенгауэра; всякий, кто действительно взглянул азиатским или сверхазиатским взором в самый отрицающий мир из всех возможных способов мышления — находясь по ту сторону добра и зла, и больше не находящийся, как Будда и Шопенгауэр, под чарами, властью и среди заблуждений морали, — возможно, сам того не желая, открыл глаза на противоположный идеал: на идеал самого себялюбивого, самого живого и самого утверждающего мир человека, который не только научился принимать и выдерживать то, что было и есть, но и хочет этого снова, как оно было и есть, навечно, ненасытно взывая da capo не только к себе, но и ко всей пьесе и спектаклю, и не только к одной пьесе, но в основном к тому, кто нуждается в этой самой пьесе — и делает ее необходимой: потому что он всегда нуждается в себе — и делает ее необходимой... — Как? И не будет ли это — circulus vitiosus deus?

...великий Полдень, когда [человечество] оглядывается назад и смотрит вперед, когда оно выходит из-под власти[, чар и заблуждений] случая и жрецов...

NB: "по ту сторону" - т.е. "вне власти, чар и заблуждений"; выйти не только из-под власти (ошибающихся и лгущих в силу pia fraus) жрецов, но и из-под власти случая: Остережемся утверждать, что в природе существуют законы. Существуют лишь необходимости: здесь нет никого, кто распоряжается, никого, кто повинуется, никого, кто нарушает. Зная, что нет никаких целей, вы знаете также, что нет и никакого случая, ибо только рядом с миром целей слово “случай” вообще имеет смысл.
["...[мир] имеет «необходимое» и «поддающееся вычислению» течение, но не потому, что в нем царят законы, а потому, что абсолютно нет законов и каждая власть [Macht] в каждое мгновение выводит свое последнее [Consequenz] заключение..." ("...der wille zur Consequenz, zur tiefe Consequenz..." ("Ich bin eine Nuance!"))] ]]
>> 1369  
[[Сжимая до недетерминистской и не-индетерминистской (и то, и другое суть разновидности спора о "свободе воли") формулы: "случая" - нет, но если есть "разум", - то есть и "случай".
(В рамках этого, вышеозначенное "единственно разумному" подразумевает "естественное", т.е. "[логически/диалектически/философски] выверенное", т.е. предусловие всякой жизни, деятельности, бытия, - "смысла" (жизни) - вообще... (т.е. будучи противопоставленным "Ничто", "Отрицанию" (без "Утверждения") и "Небытию", "противоестественности", - как целям, делающим дискурс и философию невозможными.)]]
>> 1370  
[[Отсюда: антителеология (и вовсе не "антифилософия") и "вечное возвращение" ("Как я узнаю подобного себе.") есть необходимое предусловие всякой валидной и, следовательно, претендующей на истинность, философской, - мысли "per se".]]
>> 1371  
[Каким может быть наше учение "само по себе"? — Что никто не дает человеку его качеств, ни Бог, ни общество, ни его родители и предки, ни он сам (— бессмыслица этой окончательно отвергнутой здесь идеи преподавалась Кантом как «умопостигаемая [интеллигибельная] свобода», а может быть, даже и Платоном). Никто не несет ответственности за то, что он вообще где-то находится, что он имеет такую-то природу, что он находится в таких-то обстоятельствах, в такой-то среде. Фатальность его бытия неотделима от фатальности всего, что было и что будет. Это не результат личного намерения, воли или цели; это не попытка достичь «идеала человека», «идеала счастья» или «идеала нравственности» — абсурдно пытаться свести свою сущность к какой-либо цели. Мы придумали концепцию «цели»: на самом деле цели нет… Человек необходим, человек является частью судьбы, человек принадлежит целому, человек находится в целом – нет ничего, что могло бы судить, измерять, сравнивать или осуждать наше бытие, ибо это означало бы судить, измерять, сравнивать и осуждать целое… Но нет ничего вне целого! — Что никто больше не несет ответственности, что природа бытия не может быть прослежена до causa prima, что мир не является единством ни как сенсориум, ни как «дух» — только в этом великое освобождение — только с этим восстанавливается невинность становления... Понятие «Бог» до сих пор было величайшим возражением против существования... Мы отрицаем Бога, мы отрицаем ответственность в Боге: только этим мы искупаем ["спасаем"] мир.]
>> 1372  
[[Давайте наконец задумаемся, насколько наивно говорить: «Вот каким должен быть человек!» Действительность являет нам восхитительное богатство типов, пышность пышной игры и смены форм: и какой-нибудь жалкий моралист из своего угла [/ перспективы] говорит на это: «Нет! Человек должен быть другим»?... Он даже знает, каким он должен быть, этот неряха и разгильдяй, он рисует себя на стене и говорит ему: «ecce homo!»... Но даже если моралист просто обращается к отдельному человеку и говорит ему: «Ты должен быть таким-то и таким-то!» он никогда не перестает выставлять себя дураком. Индивидуум – это часть судьбы, спереди и сзади, еще один закон, еще одна необходимость для всего, что приходит и будет. Сказать ему «измени себя» — значит потребовать, чтобы все изменилось, даже наоборот… И действительно, были последовательные моралисты; они хотели, чтобы человек был другим, а именно добродетельным, они хотели, чтобы он был по их образу и подобию, а именно шутом: для этого они отрицали мир! Немалый подвиг! Немало скромной нескромности!... Мораль, поскольку она осуждает сама по себе, а не из аспектов, соображений или целей жизни, есть специфическое заблуждение, к которому не следует питать сочувствия, идиосинкразия дегенератов, которая причинила невыразимый вред!... Мы, другие, мы, имморалисты, с другой стороны, открыли свои сердца для всякого рода понимания, постижения и одобрения. Мы не склонны легко отрицать, мы стремимся к чести быть утвердительными. Наши глаза все больше открываются на ту экономию, которая все еще нуждается и умеет использовать все, что святое безумие священника, больной разум в священнике, отвергает, на ту экономию в законе жизни, которая черпает свою выгоду даже из отвратительных видов сноба, священника, добродетельного человека, — какую выгоду? — Но мы сами, мы, имморалисты, и есть сам ответ…

Или, как говорит пословица Заратустры: „Eins ist nothwendiger als das Andre“.]]
>> 1373  
[[ср.: в черновиках Заратустра умирает обнимая землю ("возвращается", "сверхчеловек - смысл земли" (но и: Бытие, 2))]]
>> 1374  
[Мораль выведения и мораль одомашнивания вполне достойны друг друга в способах самоутверждения: мы можем утверждать как высший принцип, что для создания морали необходимо иметь безусловную волю к противоположному. Это большая, страшная проблема, которую я изучаю уже долгое время: психология «улучшителей» человечества. Маленький и по сути скромный факт, факт так называемой pia fraus, дал мне первый доступ к этой проблеме: pia fraus, генетическое наследие всех философов и священников, которые «улучшили» человечество. Ни Ману, ни Платон, ни Конфуций, ни иудейские и христианские учителя никогда не сомневались в своем праве лгать. Они не сомневались в совершенно иных правах... Выражаясь шаблонно, можно сказать: все средства, посредством которых человечество до сих пор должно было стать нравственным, были в корне — безнравственны.]
>> 1375  
[[Должно быть: нужно философски переосмыслить самые основания "конструирования" моралей, с позиций антителеологических; иначе мы будем вечно возвращать одни и те же проблемы, факты, "казусы" и пр. без их всякого философского или не-философского - "разрешения"...]]
>> 1376  
[[Философия "вечного возвращения", - как (новое, т.е. novel) основание для осмысления этой проблемы.]]
>> 1377  
[["антителеология" - в смысле отправной точки рассмотрения, но не для того, что из неё следует]]
>> 1378  
[[ошибочная точка зрения, мысль: будто бы обязательно существуют цель стремления (если желание есть, то вовсе не значит, что существует его цель, - слишком часто желание оказывается беспорядочно направленным, короче, убеждением (т.е. то, что полагается в конце, оказывается на "деле" тем, что заложено в начало действия)
итак, ещё раз: целей не существует (есть только принципы, которые их "конструируют"), то, что есть "цель", на деле есть "сущность", "эссенция", "основание", "концепция" для самого "конципирования", - то, из чего следует, выводится, - мысль (и действия, в том числе)]]
>> 1379  
[[в самом деле: если бы целей не было в том смысле, как мы их мыслим (если бы они не были "present", "представлены", если бы они были "достижимы"), то как бы мы их могли бы достигнуть? ведь их нет по определению
следовательно: цели есть, всегда, - имманентно, - вне зависимости "знания" о них "реципиента" той или иной мысли ("неразличённое означающее" Дерриды, как пример)]]
>> 1380  
[[отсюда: из всех наборов Macht и "вероятностей" (мыслей) в суждении должно быть только то, что не может не быть, - а всё остальное, - ошибка (и "decadence")]]
>> 1381  
[– Der Rest ist Schweigen. – (Vorausgesetzt, dass die Wahrheit ein Weib ist.)]
>> 1382  
все суждения о истине и лжи состоят из не истинных и не ложных суждений - видимостей
все условия бытия не существуют в отрыве от - власти
не может быть такого высказывания которое не может быть - иначе оно давно исчезло бы
за пределом бытия есть Ничто и ничего кроме этого
Бог, трансцендентный Бог христиан, - это Бог Ничто и Отрицания Бытия/Sein (Ницше), - именно это относится ко всему что трансцендентно, а не трансцендентально (следовательно, имманентные "божества" (или божества) - возможно и предпочтительны, например, в силу отсутствия другого выбора (в зависимости от ситуации уровня развития степени власти над собой и через себя - над вещами, над сущим, бытием, миром ("мир" всегда возникает вокруг "Бога" (например, Абсолюта), т.е. это сугубо гегельянское понятие)))
выход за пределы бытия не возможен, - следовательно, всякое суждение о трансцендентном есть суть суждение с позиции имманетности, следовательно, трансцендентное - это не имманентное, т.е. отрицание (неподвластного) бытия (Ничто это только разновидность Отрицания бытия)
отрицание бытия, последовательное как-операция, заканчивается отрицанием отрицания - "имморализмом"
"имморализм", будучи утверждением ("Да" действительности-как-она-есть, "но это есть ещё раз - концепция [понятие] Диониса" (выше была допущена ошибка: "Дионис" это концепция, не тип)), не выходит за рамки действительности никогда, т.е. не впадает в стремление к отрицанию действительности
следовательно, следуя диалектически-философским основаниям, "имморализм" и "дионисийское Да бытию" никогда не отклоняется от "эссенции", "сущности", а также "наиэлементарной составляющей", "основания", - всего Sein, бытия
следовательно, только имморализм и дионисийское "Да" бытию удовлетворяет условиям "мышления бытия во всей его тотальности", что и есть наиосновательнейшая задача всей философии (включающая вопрос о соотношении мышления и бытия; "в суждении о бытии должно быть только то что не может не быть")
т.к. имморализм есть следствие мысли о вечном возвращении ("дионисийское Да бытию") и "воли к власти" как теории исторической методики (и принципа мысли; см. ZGM-II-11, ZGM-II-12, ZGM-II-13 как экспликативно-перформативные примеры), то допустимо предположение о бытии, что сущность/эссенцию мира составляет воля к власти (что согласуется с положением выше, что без власти бытия нет)
следовательно, всё бытия есть воля к власти и ничего кроме воли к власти и в отрыве от власти per se - в бытии не существует
взимая JGB-13 как основание для переформулировки самого основного принципа (в т.ч. в применении к разработке AI, что преодолевает и идеи Фристона; т.к. "живое это редкая разновидность мёртвого", - то этот принцип, описываемый в JGB-13, применим и к неживому, т.е. к "Generic Physical Systems" per se), получаем переформулировку основного принципа толкования действительности (принципа "самосохранения" вещей)
исходя из этого (и экспликативно-перформативного примера-применения теории о воли к власти, изложенной во всех трёх рассмотрениях ZGM) - возможно применение методики Ницше для интерпертации явлений, отличных от тех, с которыми и над которыми работал сам Ницше, - т.е. на основании этого возможно перенесение самого метода из одной области деятельности, - в другую (с следующими из этого прагматическими выгодами)
в силу заложенной в метод и философскую мысль метода устойчивость к неизвестности (сама модель бытия предполагается как der Ewige Wiederkunft, в целом, и как "chaos sive natura", в упрощённом смысле), в силу развитой и доведённой до конца критики основания философии как практики (догматики, Сократа, Платона, Эпикура, философии христианства (но не христианства "в себе"), и т.п.), данный метод оказывается превосходящим по содержательности возможного мышления (на основании этого метода) все остальные методы философской мысли, которые были до него (включая разрешение и проблемы "несводимости" плюрализма, формулируемой как перспективизм (FW-354))
следовательно, необходимо включение методики и теории "воли к власти" не только в историческое рассмотрение, но и в другие области познания действительности, так как это полностью соответствует принципу максимизации истинности высказываний о предметах и объектах исследования, истинность которых не подлежит максимизации без увеличения совокупной власти, позволяющей совладать и овладеть истинностью по отношению к некоему объекту исследования "per se" (т.е. "овладеть предметом и объектом исследования")
следовательно, всякое рассмотрение, отклоняющееся от "дионисийского Да бытию" есть [бытие] рассмотрение с заложенным в него отклонением от действительности-как-она-есть (даже при полном удовлетворении принципа интеллектуальной честности)
следовательно, предусловие всякого "добротного" (истинного) научного (не только научного, любого характера) исследования - это применение теории о воли к власти к толкованию действительности и применение теории вечного возвращения всех вещей на уровне пространства исследования (вне зависимости от способности исследователя "принять мир как он есть", эта теория есть предусловие истинности исследования par excellence; если один учёный не может этого, то это должно произойти как результат совокупного труда сообщества исследователей; отклонение от этой "максимы" есть отклонение от стремления к истинности)
всё остальное выводимо из описания того, как Ницше применяет эти методы к толкованию и интерпретации явлений и вещей (излагается в предварительных для JGB книгах вроде "Сумерки Идолов", или "К генеалогии морали" (а также пятой книги "Весёлой науки", и предисловий к "Рождению трагедии" и "Утренней заре"))
Der Rest folgt daraus.....
>> 1383  
То, что поддаётся "естественной" ("интуитивной", т.е. спонтанной, "необходимой", "явленной", взятой как факт без всякого вложения смысла в рассматриваемое, в видимость) интерпретации, "объяснению", есть только результат взаимодействия многих "смыслов", запечатанных в теле посредством взаимодействия вещей (тело - это совокупность отношений власти, живое тело - совокупность таких отношений власти, при которых возникает феномен "жизнь"). Следовательно, "смысл" это не тело ("само по себе"), а власть, заданная в содержании тела.
Аналогично, "смысл" жизни есть совокупность властных отношений, которая реализует та или иная (рассматриваемая) жизнь. Но так как жизнь не существует "сама по себе" (а как элемент исследования), то допустимым ("разумным") будет считать "жизнь" как нечто, что есть результат реализации власти-в-себе, имманентности (например, в случае социологии "жизнь" есть сугубо социальный объект, и человек есть "социальное животное" (т.е. "естественное" есть суть банально идеологическое, или "социальное")).
Итого: и живое, и мёртвое есть объект, содержимым которого является совокупность властных отношений в действительности. (Материален или идеален предмет, - этот вопрос не имеет смысла, т.к. в философском рассмотрении мы никак не определяем объект, выходя за пределы принципа ограничения мысли предикатом слова "предмет". "Предмет" может быть любым, и всё же он всё равно остаётся совокупностью властных отношений в действительности.)

Понимания существующее как реализацию властных отношений, видим, что с учётом движения (времени), и введения модуса темпоральности в суждения и представление о объекте, властные отношения получают модус изменения, становления. "Воля к власти" становится результатом учёта необходимой составляющей действительности, а именно темпоральности вещей.

Полагая определённые атрибуты, свойства, характеристики и пр. постоянно (вечно) повторяющимися (возвращающимся), приходим к выводу, что временность, как самой мысли, так и вещей, есть атрибут необходимый. Понимая что мысль не вечна (в смысле существования), изменима, но вечно повторима (т.е. она может исчезать и появляться вновь, т.е. повторим опыт мысли точно в той же мере как он был точно в то же время как она случилась), следуем к выводу о невозможности "платонизации" (или "платонизирования") как всей действительности, так и отдельных её элементов, вплоть до "элементарных".

Потеряв платонизм, который до сего момента был "основанием" и своего рода "фундаментом" для всей мысли в рамках всей истории (например, для теории "conceptual scheme" в философии науки, или теории "fundamental concept" в аналитической философии), получаем необходимость перейти к новому этапу построения мыслей.
("Воля к власти" как основной элемент мышления "в себе".)

Используем: понятие действительности. Реализуем: применение концепции/теории "воли к власти" к мышлению. Получаем: действительность как "воля к власти", как конципирование, не полагающееся на статичность концептов, а только на отношения между концептами и свойствами власти между ними, в этих рассматриваемых отношениях (в т.ч. в отношении между "Я-субъект" и "действительность" - и в обратном смысле).

"Жизнь", таким образом, оказывается совокупностью отношений власти между совокупностями, - но не единствами! - объектов ("целое"), которая может меняться темпорально-динамически. Учитывая, что невозможность определения понятия власти (философское) не устраняет власть как феномен и объект (не "отменяет" власть, в рамках всей вечности), получаем, что "жизнь" есть феномен реализации отношений власти на временных промежутках. Включая мысль о вечном возвращении, получаем, что бытие есть объект, содержимое которого есть вечно возвращающиеся взаимодействия власть-предержащих объектов, как на расстояниях между ними ("пропастях", "биос" Аристофана (Платон, "Пир")), так и в соприкосновении либо пересечении ("единство", "эрос" Аристофана (Платон, "Пир")), включая попытку дать определение бытия (т.е. включая эту, очевидно, мифологему, и логическую теорию как принцип вечного возвращения бытия-к-себе (вместо незаконченной мысли Канта о "вещи в себе", бытие-к-себе-возвращающееся есть состояние законченной и сформированно-сформулированной ("совершенной", "золотой шар") мысли имманентности восприятия себя в бытие ("бытийности") и попытке дать определению бытию изнутри бытия (что в методологическом смысле - корректно))).

Отсюда следует мышление действительности как бытия-вечно-возвращающегося-к-себе, что позволяет определить всю действительность как "волю к власти, и ничего кроме этого" (ударение на последнюю часть этого вывода; "вечность" есть необходимая рамка исторически-ориентированного мышления, философствования (презентизм необходим, но не достаточен, - в смысле математическом)).

Желание может быть рассмотрено как элемент противодействующих объектов и субъектов тела-как-множественности-составляющих-элементов (отношений власти к действительности, т.е. отношений власти к себе, целого к частному), которое выражает необходимое, но не обязательно достаточное для существования тела, течение этой борьбы, как выражения власти ("стремлений власти"). Проблема тела, соответственно, заключается в утверждении такого порядка и (не всегда обязательной или постоянной) иерархии этой борьбы, чтобы она не противодействовала сохранению той власти, которая составляет существенный элемент всего бытия (вне всякого политического, социального, экономического или иных порядков). Следовательно, "заинтересованность" тела заключается в исполнении той власти, которая максимизирует совокупность власти относительно всего бытия (понимая что "воля к власти" есть существенный ателеологический процесс всей "бытийности" (созерцания-экзистенции бытия наблюдателем, "изнутри", внутри имманентности)).

Это означает, что воля к власти равносильна "желанию" per se, а "Анти-Эдип" как мысль о положении "желания" как основания мышления бытия в его тотальности, "бытийности", есть суть ошибка.
(Аналогично, отрицаемость "фрейдизма" есть признак Отрицания бытия, избегания совершения "дионисийского Да бытию", "жизнеутверждения", т.е. Verneinung, в рамках фрейдовской мысли (вне зависимости от полноценности и завершённости последней, или обоснованности "бессознательного" (что выглядит лишь - частью - совокупного - сознания), она в общей схеме повторяет ницшевскую мысль о необходимости помыслить бытие в его тотальности, сказав ему "Да", вплоть до "проклятых сторон бытия").)

Ответы: >>1384
>> 1384  
>>1383
Говоря "практически": телеология, которую можно было бы вывести из этого (но не стоит этого делать, т.к. это есть возвращение и регресс к обожествлению действительности, а значит, "сотворению мира" (см. JGB-9)): если "жизнь" это феномен, возникающий при совокупности отношений власти, то в интересах действительной жизни поддерживать такую совокупность отношений власти, которая позволяет жить (что включает в себя расширение сфер властей до предельно возможных границ, для реализации власти очередной формы феномена "жизнь").
(Иначе формам жизни рекомендуется само-аннигиляция, но тотальная и никогда не индивидуальная (индивидуальная аннигиляция есть бессмыслица), - всего бытия и всей жизни. (Мнение Ницше: христианство есть крайняя форма этого стремления, как и шопенгауэрианство, как и буддизм, - всё это, одним словом: нигилизм.))

Должно быть, есть такие формы жизни, которые не могут не быть. Собственно, допустимо полагать, что это единственные формы власти которые создают своё собственное - "продолжение" (жизни и властных стремлений).

Из этого: необходимым должно мыслить жизнь не как самосохранение-во-чтобы-то-ни-стало, а как "самоактуализацию", определяемую как форму максимальной власти при жизни (что может включать в себя "продолжение" "субъекта", - или нет). (Пример: MA-208, "Книга, ставшая почти человеком" ("Also sprach Zarathustra").)
(В самом деле, слишком часто цель "продолжение рода" оказывается философски и научно ("практически", "наука" здесь понимается в широком смысле, что включает и искусность, способность, искусство, мастерство) бессмысленной. Если в определённой точке "продолжение рода" облитерируется до Ничто, то логически-диалектически (потому, что не нигилистская) оказывается более осмысленной ("полной смысла") иная деятельность, - направленная на "Само" (тело; см. главы и строки посвящённые "себялюбию" и "дарящей добродетели" ("солнцу") в ASZ, а также главу "О радостях и страстях").
NB: мотивация "ради детей" есть мотивация, которая практически всегда используется элементами политических структур для порабощения индивидов (но в этом призыве, в отличие от призыва "Заратустры" (первого имморалиста), отсутствует смысл и идея "себялюбия", "вечного возвращения всех вещей"; "Все вещи крещены в источнике вечности и по ту сторону добра и зла; а добро и зло суть только бегущие тени, влажная печаль, ползущие облака.").)

Следовательно, "жизнь" есть не то, что поныне о ней высказывают. (В силу неопределимости понятия "власть" этот принцип сохраняет свою значимость всегда, "вечно".)

Мыслимость вечного возвращения всей "бытийности" и всего бытия есть основание для планирования собственных устремлений внутри этого бытия, с сохранением философски-корректной Самости мышления, и, следовательно, элементов планирования, - где бы оно ни производилось и какое бы воплощение не имело Само/тело (будь то понятие "юридического лица", "искусственный интеллект", нечто воплощённое-как-органическое, метафизический "ангел" или "джинн", или что-то иное).

Интеллект, следовательно, есть свойство характеризации бытия как совокупности отношений власти. (Все иные отношения, будучи даже рассмотренными, есть те, которые уменьшают интеллект, т.к. они уменьшают, у субъекта и/или объекта, - совокупную власть.)

Всё остальное следует из ряда вышеприведённых высказываний.

[Больше мне нечего сказать.]

Конец.
>> 1385  
Zu den Begriffen (und der Philosophie) „Dionysos“, „die Ewige Wiederkunft“ und „amor fati“.

Der Einzelne soll zu etwas Ueberpersönlichem geweiht werden — das will die Tragödie; er soll die schreckliche Beängstigung, welche der Tod und die Zeit dem Individuum macht, verlernen: denn schon im kleinsten Augenblick, im kürzesten Atom seines Lebenslaufes kann ihm etwas Heiliges begegnen, das allen Kampf und alle Noth überschwänglich aufwiegt — das heisst tragisch gesinnt sein. Und wenn die ganze Menschheit einmal sterben muss — wer dürfte daran zweifeln! — so ist ihr als höchste Aufgabe für alle kommenden Zeiten das Ziel gestellt, so in’s Eine und Gemeinsame zusammenzuwachsen, dass sie als ein Ganzes ihrem bevorstehenden Untergange mit einer tragischen Gesinnung entgegengehe; in dieser höchsten Aufgabe liegt alle Veredelung der Menschen eingeschlossen; aus dem endgültigen Abweisen derselben ergäbe sich das trübste Bild, welches sich ein Menschenfreund vor die Seele stellen könnte. So empfinde ich es! Es giebt nur Eine Hoffnung und Eine Gewähr für die Zukunft des Menschlichen: sie liegt darin, dass die tragische Gesinnung nicht absterbe. Es würde ein Weheschrei sonder Gleichen über die Erde erschallen müssen, wenn die Menschen sie einmal völlig verlieren sollten; und wiederum giebt es keine beseligendere Lust als Das zu wissen, was wir wissen — wie der tragische Gedanke wieder hinein in die Welt geboren ist. Denn diese Lust ist eine völlig überpersönliche und allgemeine, ein Jubel der Menschheit über den verbürgten Zusammenhang und Fortgang des Menschlichen überhaupt.

Denn erst in den dionysischen Mysterien, in der Psychologie des dionysischen Zustands spricht sich die Grundthatsache des hellenischen Instinkts aus — sein „Wille zum Leben“. Was verbürgte sich der Hellene mit diesen Mysterien? Das ewige Leben, die ewige Wiederkehr des Lebens; die Zukunft in der Vergangenheit verheissen und geweiht; das triumphirende Ja zum Leben über Tod und Wandel hinaus; das wahre Leben als das Gesammt-Fortleben durch die Zeugung, durch die Mysterien der Geschlechtlichkeit. Den Griechen war deshalb das geschlechtliche Symbol das ehrwürdige Symbol an sich, der eigentliche Tiefsinn innerhalb der ganzen antiken Frömmigkeit. Alles Einzelne im Akte der Zeugung, der Schwangerschaft, der Geburt erweckte die höchsten und feierlichsten Gefühle. In der Mysterienlehre ist der Schmerz heilig gesprochen: die „Wehen der Gebärerin“ heiligen den Schmerz überhaupt, — alles Werden und Wachsen, alles Zukunft-Verbürgende bedingt den Schmerz… Damit es die ewige Lust des Schaffens giebt, damit der Wille zum Leben sich ewig selbst bejaht, muss es auch ewig die „Qual der Gebärerin“ geben… Dies Alles bedeutet das Wort Dionysos: ich kenne keine höhere Symbolik als diese griechische Symbolik, die der Dionysien. In ihr ist der tiefste Instinkt des Lebens, der zur Zukunft des Lebens, zur Ewigkeit des Lebens, religiös empfunden, — der Weg selbst zum Leben, die Zeugung, als der heilige Weg… Erst das Christenthum, mit seinem Ressentiment gegen das Leben auf dem Grunde, hat aus der Geschlechtlichkeit etwas Unreines gemacht: es warf Koth auf den Anfang, auf die Voraussetzung unseres Lebens…

Die Psychologie des Orgiasmus als eines überströmenden Lebens- und Kraftgefühls, innerhalb dessen selbst der Schmerz noch als Stimulans wirkt, gab mir den Schlüssel zum Begriff des tragischen Gefühls, das sowohl von Aristoteles als in Sonderheit von unsern Pessimisten missverstanden worden ist. Die Tragödie ist so fern davon, Etwas für den Pessimismus der Hellenen im Sinne Schopenhauer’s zu beweisen, dass sie vielmehr als dessen entscheidende Ablehnung und Gegen-Instanz zu gelten hat. Das Jasagen zum Leben selbst noch in seinen fremdesten und härtesten Problemen; der Wille zum Leben, im Opfer seiner höchsten Typen der eignen Unerschöpflichkeit frohwerdend — das nannte ich dionysisch, das errieth ich als die Brücke zur Psychologie des tragischen Dichters. Nicht um von Schrecken und Mitleiden loszukommen, nicht um sich von einem gefährlichen Affekt durch dessen vehemente Entladung zu reinigen — so verstand es Aristoteles —: sondern um, über Schrecken und Mitleid hinaus, die ewige Lust des Werdens selbst zu sein, — jene Lust, die auch noch die Lust am Vernichten in sich schliesst… Und damit berühre ich wieder die Stelle, von der ich einstmals ausgieng — die „Geburt der Tragödie“ war meine erste Umwerthung aller Werthe: damit stelle ich mich wieder auf den Boden zurück, aus dem mein Wollen, mein Können wächst — ich, der letzte Jünger des Philosophen Dionysos, — ich, der Lehrer der ewigen Wiederkunft…

Ответы: >>1386
>> 1386  
>>1385
Wohin ihr aber auch mit mir steigen mögt, oh meine Brüder: seht zu, dass nicht ein Schmarotzer mit euch steige!
Schmarotzer: das ist ein Gewürm, ein kriechendes, geschmiegtes, das fett werden will an euren kranken wunden Winkeln.
Und das ist seine Kunst, dass er steigende Seelen erräth, wo sie müde sind: in euren Gram und Unmuth, in eure zarte Scham baut er sein ekles Nest.
Wo der Starke schwach, der Edle allzumild ist, — dahinein baut er sein ekles Nest: der Schmarotzer wohnt, wo der Grosse kleine wunde Winkel hat.
Was ist die höchste Art alles Seienden und was die geringste? Der Schmarotzer ist die geringste Art; wer aber höchster Art ist, der ernährt die meisten Schmarotzer.
Die Seele nämlich, welche die längste Leiter hat und am tiefsten hinunter kann: wie sollten nicht an der die meisten Schmarotzer sitzen? —
— die umfänglichste Seele, welche am weitesten in sich laufen und irren und schweifen kann; die nothwendigste, welche sich aus Lust in den Zufall stürzt: —
— die seiende Seele, welche in’s Werden taucht; die habende, welche in’s Wollen und Verlangen will: —
— die sich selber fliehende, die sich selber im weitesten Kreise einholt; die weiseste Seele, welcher die Narrheit am süssesten zuredet: —
— die sich selber liebendste, in der alle Dinge ihr Strömen und Wiederströmen und Ebbe und Fluth haben: — oh wie sollte die höchste Seele nicht die schlimmsten Schmarotzer haben?....
Ecrasez l’infâme!
(Auch zur Interpretation von "Oh Mensch! Gieb Acht!": "https://www.stegmaier-orientierung.de/files/dokumente/(2025)%20Midnight%20Song.pdf")
>> 1387  
Und da stehe ich schon,
als Europäer,
ich kann nicht anders, Gott helfe mir!
Amen!

Die Wüste wächst: weh dem, der Wüsten birgt!
Stein knirscht an Stein, die Wüste schlingt und würgt.
Der ungeheure Tod blickt glühend braun
und kaut, — sein Leben ist sein Kaun…
Vergiss nicht, Mensch, den Wollust ausgeloht:

du — bist der Stein, die Wüste, bist der Tod…

Ответы: >>1388
>> 1388  
>>1387
[аристократ и раб - это одно и то же [бытие...]
(из чего следует, что "антинигилист" бытие - не отрицает, не отрицает и аристократию, в том числе, но видит всё единичное и конкретное как часть одной воли к власти, вечно возвращающейся в бытие (подобно солнечной плазме [NB: Гераклит, "мир - это Πόλεμος"])
(что такое "антихристианство" (ложный термин: "ницшеанство")? это подавление восстания (коммунизм без практик репрессии - не бывает, как и Imperium Romanum, как и (lisez: инквизиция, преследование Спинозы и т.д.) Imperium Christianum...)
но: жизнь есть преграда на пути достижения идола (идеального), следствие: ради цели - жизнь уничтожается...
анти-нигилизм есть практика не-восстания против самого бытия, ориентирование в мышлении на вечное возвращение и волю к власти, которая используется для целей жизни, а не для целей власти (бытие важнее ничто и идеального)

[В рассуждении, и мысли, и её результате...] Должно быть только то, что не может не существовать.)]

Ответы: >>1389
>> 1389  
>>1388
[Мышление/интеллект/разум/знание/познание/сознание и чувства/аффекты-и-эмоции/инстинкт/вера/откровение/бессознательное - имеют предметом рассмотрения и взаимодействия один и тот же, абсолютно, объект. Этот объект называется "Само[стью]" (пример более строгого определения: Umwelt; частичные механизмы: Verstehen bubble, mirror neurons (отвечают за распознавание целей у других человеческих особей, а не за мимезис (т.е. отвечают за формирование миметического желания и конфликта, но не работают как зеркало, и не позволяют повторять действия точь-в-точь, а только дают понимание телеологии субъекта-Другого, его практик: "стадный инстинкт"))), или - "телом" (в смысле экзокортикальности, Umwelt-а: "https://royalsocietypublishing.org/doi/10.1098/rstb.2022.0415"). Что находится вовне Само/тела (вплоть до уровня "Id"), - есть имманентное (Ur-world из "Ueber Wahrheit und Lüge im aussermoralischen Sinne" как "мир, видимый через щёль сознания", мир хаоса, chaos sive natura, внутри которого существуют объекты-тела (актуальное) и их Само/Umwelt-ы (виртуальное) (отличие от кантовской "Ding an sich" от Ur-world заключается в имманентности этого Welt, в котором в силу chaos sive natura - Wahre Welt (в т.ч. и как мир "монотонотеизма", не-становления, сущего, Sein, или Абсолюта) - отсутствует из определения понятия, в остальном же, в смысле "an sich", они логически идентичны)). (Объект, находящийся вне всего Ur-world, можно называть "бытием". Если такая операция производится, то происходит переход к терминологии Хайдеггера "сущее/Sein" и "бытие/Dasein" (не имеет места в данной ситуации, т.к. в рамках философии Ницше "Sein" (сущее) есть только как концептуальная видимость, как заблуждение (JGB-4), либо как "монотонотеизм"). Если она не производится, то понятия "сущее" и "бытие" (Ur-world) становятся идентичны/"равны", вне сущего ничего нет, а квантор "существует" ничем не отличается от квантора "быть". Слова "бытие/существование" означают имманентное без трансцендентного (в Ur-world; в рамках Umwelt, - безразлично, - явлено ли нечто посредством "мышления/..." или "чувства/..."; трансцендентное становится имманентным, которое только не обозначается как имманентное, но тем самым оно не перестаёт являться чем-то имманентным), в смысле Dasein, явления, феномена ("die Form [феномен] ist flüssig, der „Sinn“ [интерпретация] ist es aber noch mehr"), факта видимости ([статичный] факт глуп, и висит в вечности [вечном возвращении] "в себе", требуя интерпретации; "видимости" - так, как это Ницше определил в "Götzen-Dämmerung"), как существительное. Cлова "быть/существовать" означают изменение, движение, действие (der Wille zur Macht (JGB-13; "выражение силы" есть - созидательная - власть), становление-через-созидание, не обязательно доступное сознанию), заканчивающееся принадлежностью к категории "бытие", имманентной явленностью (даже если что-то прежде не существовало - "Denn: was nicht ist, das kann nicht wollen; was aber im Dasein ist, wie könnte das noch zum Dasein wollen!" - то оно пришло/явилось в бытие неразрывно, посредством самого бытия, необходимости, воли к власти), которая включает в себя категорию "небытие", следуя Пармениду (а не Горгию), который утверждает, что небытия не существует (следовательно, этой категории - нет; словами Витгенштейна, более строго: "Wovon man nicht sprechen kann, darüber muß man schweigen"). Это изменение, не заканчивающееся полным исключением из бытия (т.е. заканчивающееся возвращением в бытие, т.к. самое продолжительное и интенсивное, самое "сильное" "выражение силы" (JGB-13) это то, что вечно и никогда не заканчивается, вечно к себе возвращающееся, - тем самым оно исключает всякую возможность того, что оно не существует или может не существовать (исключая и экзистенциальную дихотомию "существование это не жизнь, а выживание", т.к. в этом случае стремление и смысл слова "существовать" направлено на несуществование, небытие ("так жить [существовать] нельзя"), а исходный тезис этот "пессимизм" (допустимо: анти-натализм) исключает); в случае хайдеггеровского разделения на бытие (Dasein) и сущее (Sein) трактовка требует реинтерпретации, но тогда она будет противоречить трактовке Ницше, т.к. Ницше не мыслит бытие отличное от имманентного, т.е. находящегося в зоне трансцендентного, - Ницше его отрицает, тем самым он отрицает тезисы Хайдеггера (вероятно, почёрпнутые из католического христианства)). (Легко заметить, что "бытие" в данном случае есть конструкт даже не социума (что трактовка весьма подходящая), т.е. упомянутого "Verstehen bubble" и "mirror neurons", а всего человеческого рода, человечности (как в смысле "антропного принципа"). Быть исключенным из "бытия" значит: прекратить своё (человеческое) существование, т.е. перестать быть видимым "человеческому, слишком человеческому", сугубо антропоморфному (что не означает исчезновения в смысле, отличном от антропоморфного; дальше и "по ту сторону" (из под власти, заблуждений и соблазна/"чар") этого принципа выйти нет никакой возможности, потому что это область сверхчеловеческой (строго, точно и философски рассуждая) реальности). (Вдобавок, Ницше налагает ограничение, требуя (как "Заратустра") сведение "мыслимого" к "человечески мыслимому" (как и "чувствуемого"). В этом смысле (и в смысле Za-IV, "Vom höheren Menschen") Ницше запрещает акселерационизм (и разрешает проблему Левиафана, вскрывая, критикуя и устраняя его философское основание, страх, горе и серьёзность, и заменяя его (благодаря формулировке Rundgesang) на радость ("Denn ich liebe dich, oh Ewigkeit!"), благодарность (за "Überfluß"; см. также: GD, "Anti-Darwin") и смех ("das stille Lachen")). При этом, Ницше, как и Греле, противостоит философскому кретинизму ("la grande théorie des crétins"; это, в том числе, то, что позволит выйти на стадию сверхчеловеческой реальности (так Ницше разрешает проблему Канта, проблему трансцендентного и трансцендентального, - посредством анти-доктрины и формулировки понятия "сверхчеловек")).)))
В этом смысле, философском (вопроса о трансцендентальности), обе группы явлений и "функций"/способностей работают в одном и том же пространстве (ориентирования, того, в котором производится "ориентирование в мышлении"; вероятно, то же самое обозначение: "план имманентности" ("Erewhon" есть то, что существует внутри него)) и не могут быть никак дихотомизированы, разделены и расщеплены на два отдельных блока. Более того, они могут быть свободным образом быть interleaved, перемешаны, переставлены в порядке "функционирования" или "использования", любым образом, но если только это не приводит к разложению, деградации, decadence, в конечном счёте, - к небытию, к ничто даже в вне-человеческом понимании (хоть оно и не доступно в рамках морального; также: в вне-человеческом значит, - во вне-моральном, - имморализм). Иначе, в рамках нормативного долженствования, - это нигилизм. Фактически, наличие такой ситуации, если она случается (является), принимается и не отрицается (позиция эпистемологии: amor fati), но этому направлению выражения сил оказывается противное выражение сил ("Дионис против Распятого" не означает "Дионис вместо Распятого"), прочь от бытия и в ничто не уводящее. Т.е. это логически очевидное в рамках "воли к жизни" происходящее: там, где воля к жизни стремится к власти, она же противоречит себе и стремится противодействовать этой воле к власти, потому что конечная цель воли к жизни, - это жизнь, а не власть.
]

Ответы: >>1390
>> 1390  
>>1389
[Вышеозначенное подводит черту проблеме антихристианства (также называемом как "ницшеанство").
Во-первых, оно совершенно ошибочно понимается как "Дионис [Ницше] вместо Распятого [христианства]". Когда как оригинальная формулировка "Дионис против Распятого" (и афоризм про одухотворение войны из GD) никак не подразумевает замену христианства антихристианством (уничтожения врага). Во-вторых, она исходит и не из рессентимента (стандартная трактовка), и не восстания (Ларюэль), а из результатов интеллектуального и философского дискурса, философских выводов ("самопреодоление морали", "самопреодоления христианства", Morgenröthe). Антихристианство противостоит прежде всего не Христу и не Спасителю, а фигуре Распятого, т.е. фигуре нигилизма: т.к. Ницше в предисловии к GT прямо определяет христианство как нечто нигилистическое, то становится очевидным, что если Ницше и стал "сходить с ума", то это повлияло только на радикальность формулировок его риторики (что прямо указывает на внезапный удар деменции (CADASIL), а не постепенный продром шизофрении, как это пытаются ему приписать совершенно не разбирающиеся в таких вещах люди), и не на качество его философской аргументации и диалектики (говоря обыденнее: только на эмоциональность выводов). Ницше, тем самым, прямо указывает (как и в конце ZGM-II), что "сверхчеловек" есть анти-нигилист по определению, и что христианство как явление, "в себе", ценности не играет и внимания не заслуживает (если и заслуживает, то только благодаря нигилизму и проблеме decadence, которую она создаёт). Борьба и "духовная война" Ницше, острие его атаки направлено исключительно на ситуацию нигилизма и не на христианство вообще, а на нигилизм в христианстве (подобного рода борьбу можно наблюдать в "Фаусте" Гёте, где Мефистофель (аналогичный персонаж: "Дух тяжести" в ASZ) и есть тот, кто означает собой дьявола, в Ничто/небытие, - уводящего).

Следовательно, любое дальнейшее рассуждение в рамках тематики радикального антихристианства (пример: supremacism), изничтожающего именно христианство, а не нигилизм, невозможно, т.к. вышеозначенные выводы практически ставят "крест" на "ницшеанстве"/антихристианстве, как его понимают, на сегодня, почти все (если и есть в выше приведённом "антихристианство", то только в форме и в виде разногласия и прений между секулярным и религиозным): понимая будто бы власть есть цель воли к жизни (как Machenschaft), и нет ничего важнее, чем преследование и подавления восстания (рессентимента и прочего), без изменений структуры собственной власти (что по существу и есть лишь разновидность "монотонотеизации", т.е. до сих пор Ницше читали и читают как "монотонотеисты", а не в смысле die Form ist flüssig, der „Sinn“ ist es aber noch mehr и "man ist um den Preis Künstler, daß man das, was alle Nichtkünstler Form nennen, als Inhalt, als die Sache selbst empfindet; damit gehört man freilich in eine verkehrte Welt"; другими словами: Ницше не умеют читать, и следовательно, он до сих пор не был прочтён так, как он есть, а не так, как то, что он сам, как способ чтения, как мышлени, как минимум в GD, критиковал в разделе "Die „Vernunft“ in der Philosophie"). Так как в этой схеме главное - "естественное", "инстинкт", - оно же и служит источником познания (что есть философская ошибка), и принципом "табеля о рангах" ("физиология"), - а любые разногласия насильно подавляются "ради воли к жизни" (трактовка марксистов Лосурдо (он видит идеологию Ницше как направленную на подавление восстания и преследование инакомыслящих, т.е. как argumentum per negationem) и Бахтина (Бахтин в уравнивает Ницше и Бергсона, как виталистов, но это не правильно, Ницше не виталист и не "философ Lebensraum")). Трактуя Ницше так, и постоянно апеллируя к "природе", "инстинктам" или "бессознательному" как единственно истинному источнику знания, не остаётся никаких других вариантов, кроме как апологии насилия и последующей "монотонотеизации" вкупе с философской кретинизацией. Но именно это Ницше сам и критиковал, следовательно, эта точка зрения не может быть ни валидной, ни правильной.

Следовательно, эта точка зрения ошибочна, хоть и распостранённа чрезвычайно. В действительности, беря за отправное точку зрения письмо Ницше, где он утверждает что "в пустыне [это философская метафора, см. выше окончание дифирамба "Среди дочерей пустыни", т.е. ситуации нигилизма] я бы подчинился тому, кто действительно и лучше знает, и пошёл бы за ним", и беря за отправное и самое главное произведение не "Анти-Христ", а "Так говорил Заратустра", включая определение "христианства" как "нигилистической религии" из GT (т.е. понимая как цель вражды не христианство, а кретинизм и нигилизм (кретинизм, - это одно, глупость, - это не порицаемое и другое (глуп и мудрец, и философ (Za-IV, Das Nachtwander-Lied, 10))), получаем, что действительная цель атаки вплоть до уничтожения (Za-IV, "убивают не гневом, а смехом": amor fati), - это не христианство в частности, и даже не религии вообще (и именно не Бог), а нигилизм и ситуация grundsätzliche nihilismus (до сих пор длящаяся смерть Бога, в силу непонимания ницшевской аргументации, которая была искажена Хайдеггером вплоть до отринутой Заратустрой трактовки моральных зверей (до тени Бога (также: Za-IV, Das Eselsfest)), окружавших его в главе "Выздоравливающий" в Za-III и в главе "Жертва медовая" в Za-IV (в обоих случаях Заратустра обманывает своих моральных зверей и от них и их интерпретаций/мнений - на время избавляется, чтобы привести себя к более точной философской позиции имморализма, в частности, и оригинальному видению, в целом)). Ницше атакует и противостоит не христианству (его атака на "христианство вообще" либо следование этой эмоции скорее ошибочные, чем корректные, "правильные"), а нигилизму во всех его формированиях (включая фашистский Machenschaft и "волю к власти" только ради власти, а не ради целей жизни; иначе позиция Ницше (т.к. выше было объяснено, что ни инстинкт, ни разум не имеют приоритетов в вопросе познания, работают с одним и тем же объектом, и равны в правах) является не подлежащей никакому оправданию либо применению, полезному и философски правильному, но снова: выше было указано, почему эта позиция сугубо ницшевской не является). Нигилизм и есть цель ницшевской атаки, и его критика realpolitik и структур власти (предлагая взамен grosse politik, которая вся сформулирована в заключительной главе EH и включает в себя "Анти-Христ") полагается именно на элемент нигилизма в их формализациях ("ценностях", lisez: Πολιτεία).
Без нигилизма цели для атаки у Ницше и "Заратустры", логически, - отсутствуют.

Отсюда, noch Ein Mal: [в чувстве, мышлении, философствовании и воле к власти] Должно быть только то, что не может не существовать.

Dixi.]
>> 1391  
[Отсюда, следует, что действительно ницшевская философия - это философия богатства ("избытка"), благодарности, радости, "золотого смеха" ("великого здоровья") и разнообразия жизни (культуры Ренессанса или древних Афин (из вышесказанного становится понятно, что, т.к. в Спарте ведущая эмоция это страх (в политическом плане, согласно анализу Фукидида; аналогичным можно признать и фашизм, т.е. чем-то и ошибочным, и архаичным; также: Левиафан), то Ницше выбирает афинский досократический демократический полис в качестве показательного в смысле оснований строя государства (вне всякого социального и политического порядка; не платонический или гоббсовский; Рим - это только путь к Элладе, которую также необходимо превзойти, что, возможно, было почти достигнуто в культуре Венеции, Ренессанса; "О, эти греки! Они умели жить: для этого надо мужественно оставаться на поверхности, до складки, до кожи, поклоняться видимости, верить в формы, звуки, слова, во весь Олимп видимости! Эти греки были поверхностны — из глубины ума! И не возвращаемся ли мы к этому, мы, удальцы духа, поднявшиеся на самую высокую и опасную вершину современной мысли и оттуда оглядевшиеся, оттуда посмотревшие вниз? Не в этом ли мы — греки? Поклонники формы, звука, слова? Именно поэтому — художники?"))).

Что поразительно в религиозности древних греков, так это необузданное изобилие благодарности, которое она источает: — это очень благородный тип человека, который стоит так перед природой и перед жизнью! — Позднее, когда чернь одержала верх в Греции, страх также овладел религией; и подготавливалось христианство. —

Всякий, кто глубоко заглянул в мир, легко угадает мудрость, которая кроется в поверхностности людей. Их инстинкт самосохранения учит их быть мимолетными, легкими и фальшивыми. Здесь и там можно найти страстное и преувеличенное поклонение «чистым формам», как среди философов, так и среди художников: пусть никто не сомневается, что всякий, кто испытывает такую ​​потребность в культе поверхности, когда-то совершил в нее неудачное вторжение. Возможно, существует даже некий порядок рангов относительно этих обожженных детей, прирожденных художников, которые находят удовольствие в жизни только в намерении фальсифицировать ее образ (как бы в затянувшейся мести жизни - ): можно было бы вывести степень их наскучения жизнью из того, в какой степени они желают видеть ее образ фальсифицированным, разбавленным, потусторонним, обожествленным - можно было бы считать homines religiosi среди художников, как их высший ранг. Именно глубокий, подозрительный страх неизлечимого пессимизма заставил целые тысячелетия впиться зубами в религиозное толкование бытия: страх того инстинкта, который подозревает, что истину можно постичь слишком рано, прежде чем человек станет достаточно сильным, достаточно твёрдым, достаточно художником... Набожность, «жизнь в Боге», рассматриваемая с этой точки зрения, представляется как тончайший и конечный продукт страха истины, как поклонение художнику и опьянение перед самой последовательной из всех фальсификаций, как воля к переворачиванию истины, к неправде любой ценой. Возможно, до сих пор не было более сильного средства украсить самого человека, чем набожность: благодаря ей человек может стать настолько искусством, поверхностью, игрой цвета, добром, что больше не страдаешь при виде его.

Справедливо было сказано, что народ не столько характеризуется своими великими людьми, сколько тем, как он их узнает и чтит. В другие времена философ — это случайный, одинокий странник в самом враждебном окружении, либо крадущийся, либо прокладывающий себе путь сжатыми кулаками. Но среди греков философ не случаен: когда он появляется в шестом и пятом веках среди огромных опасностей и соблазнов мирской жизни и как бы выходит из пещеры Трофония в среду роскоши, радости открытий, богатства и чувственности греческих колоний, мы подозреваем, что он приходит как благородный голос предупреждения, с той же целью, для которой в те века родилась трагедия и которую орфические мистерии ясно выражают в гротескных иероглифах своих обычаев. Суждение этих философов о жизни и существовании вообще значит гораздо больше, чем современное суждение, потому что перед ними была жизнь в ее пышном совершенстве, и потому что у них, в отличие от наших, чувство мыслителя не смущается конфликтом между желанием свободы, красоты и величия жизни и стремлением к истине, которое только и спрашивает: чего стоит жизнь? Задача, которую философ должен выполнить в рамках реальной культуры, структурированной в соответствии с единым стилем, не может быть чисто угадана из наших условий и опыта, потому что у нас нет такой культуры. Скорее, только культура, подобная греческой, может ответить на вопрос о задаче философа; только она может, как я сказал, оправдать философию вообще, потому что она одна знает и может доказать, почему и как философ не является случайным, беспорядочным странником, рассеянным тут и там. Существует железная необходимость, которая связывает философа с истинной культурой: но как, если этой культуры не существует? Тогда философ — непредсказуемая и потому ужасающая комета, в то время как в лучшем случае он сияет как главная звезда в солнечной системе культуры. Поэтому греки оправдывают философа, потому что для них одних он не комета.

... Давайте рассмотрим, насколько наивно на самом деле говорить: «Человек должен быть таким!» Действительность являет нам восхитительное богатство типов, роскошь пышной игры и смены форм: и все же какой-нибудь жалкий угловатый моралист говорит: «Нет! Человек должен быть другим»?... Он даже знает, каким он должен быть, этот неряха и сноб; он рисует себя на стене и говорит: «ecce homo!»... Но даже когда моралист просто обращается к индивидууму и говорит: «Ты должен быть таким!», он все равно не перестает делать себя смешным. Индивидуум — это часть судьбы, и спереди, и сзади, еще один закон, еще одна необходимость для всего, что должно быть и будет. Сказать ему: «измени себя», значит потребовать, чтобы все изменилось, даже наоборот...]

Ответы: >>1392
>> 1392  
>>1391
[Анти-Дарвин. — Что касается знаменитой «борьбы за жизнь», то она, как мне кажется, пока больше утверждается, чем доказана. Она имеет место, но как исключение; общая сторона жизни — не лишения, не состояние голода, а скорее богатство, излишества, даже нелепая расточительность — где есть борьба, там борются за власть... Не следует путать Мальтуса с природой. — Но предположим, что эта борьба существует — и действительно, она имеет место, — она, к сожалению, заканчивается наоборот, чем желает школа Дарвина, чем, может быть, можно было бы желать, а именно, в ущерб сильным, привилегированным, счастливым исключениям. Виды не растут в совершенстве: слабые всегда преобладают над сильными — вот почему их большинство, они также умнее... Дарвин забыл о духе (— это по-английски!), у слабых больше духа... Чтобы обрести дух, нужно иметь дух, — его теряют, когда он становится ненужным. Те, у кого есть сила, отрекаются от духа («пускай себе испаряется!» — так думают сегодня в Германии — в конце концов, с нами Рейх».) Под духом, как вы видите, я подразумеваю осторожность, терпение, хитрость, притворство, большое самообладание и все, что является мимикрией (последнее включает в себя большую часть так называемой добродетели).
[данный афоризм тем более различает Macht и Stärke/Kraft, т.е. говорит против Machenschaft и нигилистической фашизации на позиции преследования и "homo ex machina" (что успешно получается у "слабых" против "счастливых исключений" (а не только "сильных" в смысле витализма; культура Ренессанса как подтверждение этого тезиса))]

Человек из эпохи распада, которая приводит расы в смятение, который как таковой имеет наследие разнообразного происхождения в своем теле, то есть противоположные и часто даже не просто противоположные влечения и ценности, которые борются друг с другом и редко находят покой, - такой человек поздних культур и сломанных огней будет в среднем более слабым человеком: его самое основное желание состоит в том, чтобы война, которой она является, когда-нибудь закончилась; счастье представляется ему, в соответствии с успокаивающей (например, эпикурейской или христианской) медициной и образом мышления, прежде всего как счастье покоя, невозмутимости, сытости, конечного единства, как «суббота суббот», если говорить словами святого ритора Августина, который сам был таким человеком. Но если в такой природе контраст и война действуют как дополнительный стимул и волнение, и, с другой стороны, если, в дополнение к ее мощным и непримиримым импульсам, также наследуется и культивируется истинное мастерство [способность, virtu] и тонкость в ведении войны с собой, то есть самообладание и самообман, то возникают те магически непостижимые и невообразимые существа, те загадочные люди, предназначенные для победы и соблазна, лучшими выражениями которых являются Алкивиад и Цезарь (с которым я охотно связал бы первого европейца по моему вкусу, Гогенштауфена Фридриха II), а среди художников, может быть, Леонардо да Винчи. Они появляются как раз в то же самое время, когда этот более слабый тип, с его стремлением к миру, выступает вперед: оба типа принадлежат друг другу и возникают из одних и тех же причин.

... В человеке тварь и творец едины: в человеке есть материя, фрагмент, избыток, глина, грязь, бессмыслица, хаос; но в человеке есть также творец, формовщик, твердость молота, божественность-зритель и седьмой день: понимаете ли вы этот контраст? ...

Отсюда позволительно сделать вывод к сути того, что действительно, по мнению Ницше, является "аристократическим" (основание для Rangordnung): прежде всего не подчинение, не подавление восстания, не рабство, и не фашизация, а богатство типов, роскошь пышной игры и смены форм внутри одной и той же души, и тела, находящегося в состоянии гармонии и саморадости ("наше тело есть только общественный строй многих душ"):

Чтобы одинокие вершины не стали навсегда одинокими и довольными собой; чтобы вершинагора снизошла в долину, а ветры высот — в низины: —
О, кто мог бы найти истинное крестильное и добродетельное имя для такой тоски! «Дарующая добродетель» — так Заратустра назвал некогда неназываемое.
И тогда также случилось — и поистине, случилось это впервые! — что его слово благословило себялюбие, цельное, здоровое себялюбие, которое исходит из могучей души: —
— из могучей души, которой принадлежит высокое тело, прекрасное, победоносное, освежающее, вокруг которого все становится зеркалом:
— гибкое, убедительное тело, танцор, чье подобие и отрывок — самоуслаждающаяся душа. Самоуслаждение таких тел и душ называет себя «добродетелью».
Словами хорошего [Gut] и плохого [Schlecht; „Jenseits von Gut und Böse“... Dies heisst zum Mindesten nicht „Jenseits von Gut und Schlecht“], себялюбие это заслоняет, как священными рощами; именами своего счастья изгоняет от себя все презренное.
Оно изгоняет от себя все трусливое; оно говорит: дурное [плохое] — это трусливое! Оно считает презренным вечно беспокоящегося, вздыхающего и жалкого, и всякого, кто черпает хотя бы самую маленькую выгоду.


Я не жду вас здесь, в этих горах, и не могу спуститься с вами в последний раз. Вы пришли ко мне только как знак того, что высшие существа уже на пути ко мне, —
— не люди великой тоски, великого отвращения, великой усталости и то, что вы назвали остатком Бога.
— Нет! Нет! Трижды нет! Я жду других здесь, в этих горах, и не уйду без них,
— высших, более сильных, более победоносных, более веселых существ, тех, кто сложен прямолинейно [гармонично] телом и душой: смеющиеся львы должны прийти!
О, мои хозяева, вы странные, — разве вы еще ничего не слышали о моих детях? И о том, что они на пути ко мне?
Расскажи мне о моих садах, о моих блаженных островах, о моем прекрасном новом пути, — почему ты не говоришь мне о них?
Я прошу этого дара у твоей любви, чтобы ты рассказал мне о моих детях. Для этого я богат, для этого я обеднел: чего бы я не дал,
— чего бы я не дал, чтобы иметь одно: этих детей, эту живую насаждение, эти деревья жизни моей воли и моей высшей надежды!
]

Ответы: >>1393
>> 1393  
>>1392
[Касаясь проблемы науки, т.е. Wissenschaft прежде всего (и sciences, и liberal arts), а не Kennerschaft, Ницше даёт ответ, полностью совпадающий с приведёнными тезисами:
... «Ты хвалишь меня, — ответил совестливый [духом], — тем, что разлучил меня с собой, ну что ж! Но вы, другие, что я вижу? Вы все еще сидите здесь с похотливыми глазами —
Вы, свободные души, где ваша свобода! Мне кажется, вы почти как те, кто долго смотрел на злых пляшущих голых девушек: ваши души сами танцуют!
В вас, вы, высшие люди, должно быть больше того, что маг называет своим злым духом магии и обмана: — мы должны быть действительно разными.
И действительно, мы достаточно говорили и думали вместе, прежде чем Заратустра вернулся в свою пещеру, чтобы я не знал: мы разные.
Мы и здесь ищем разного, ты и я. Ибо я ищу большей безопасности, поэтому я и пришел к Заратустре. Он, ибо он все еще самая крепкая башня и будет —
— сегодня, когда все трясется, когда вся земля дрожит. Но вы, когда я вижу глаза, которые вы делаете, мне почти кажется, что вы ищете большей неопределенности,
— больше ужаса, больше опасности, больше землетрясений. Вы желаете, мне кажется, что так почти, простите мое самомнение, вы, высшие существа —
— вы желаете самой худшей, самой опасной жизни, той, которая больше всего меня пугает, жизни диких зверей, лесов, пещер, крутых гор и оврагов.
И не проводники от опасности больше всего вас привлекают, а те, кто сбивает вас с пути, соблазнители. Но если такие желания реальны в вас, то мне это все равно кажется невозможным.
Ибо страх — это наследственное и основное чувство человека; все объясняется страхом, первородным грехом и изначальной добродетелью. Из страха выросла и моя добродетель, которая называется наукой.
Ибо страх перед дикими зверями — это дольше всего воспитывалось в человеке, включая и животное, которое он имеет в себе. таит и боится: — Заратустра называет его «внутренним зверем».
Такой давний страх, окончательно утонченный, духовный, интеллектуальный — сегодня, мне кажется, он называется: наука». —
Так говорил совестливый человек; но Заратустра, который только что вернулся в свою пещеру и услышал и угадал последнюю речь, бросил совестливому человеку горсть роз и рассмеялся над его «истинами». «Что! — воскликнул он, — что я только что услышал? Поистине, мне кажется, что ты глупец, или я сам глупец: и я переворачиваю твою «истину» вверх дном в одно мгновение.
Ибо страх — наше исключение. Но мужество, и приключение, и наслаждение неизведанным, неустрашимым — мужество, я думаю, составляет всю предысторию человека.
Он завидовал и отнимал у самых диких, самых смелых животных все их добродетели: только так он стал — человеком.
Это мужество, окончательно утонченное, духовное, интеллектуальное, это человеческое мужество с орлиными крыльями и змеиной мудростью: мне кажется, что сегодня оно называется —»
«Заратустра!» — воскликнули все сидевшие вместе и громко рассмеялись...


Из чего следует заключить, что Ницше интересна больше не структурна государственного строя, а то, что лежит вне политического и религиозного знания (из Das Nachtwander-Lied (Za-IV) можно сделать вывод, что Бог, как таковой, как возможность, не отрицается, но отрицается нигилизм, набожность, т.е. не Бог предшествует власти, а власть и воля к (созидательной) власти предшествуют, следовательно, она господствует и над Богом, следовательно, она задаёт границу существования, и вкупе с пониманием, что "боги философствуют" (т.е. являются/создаются, созидают, живут и умирают; "боги": например, цели, "Verstehen bubble", "mirror neurons", JGB-268), и что "Бог умер", - это и является богоотрицанием, - безбожием), что эту структуру, собственно, и формирует (влияя на волю к власти в "общественном сознании", "стаде", социуме):
...
13.
"Бедствие" не усилилось; совсем наоборот! "Бог, мораль и покорность" были лекарствами от ужасно глубоких уровней несчастья: активный нигилизм возникает при относительно гораздо более благоприятных условиях. Сам факт, что мораль воспринимается как преодоленная, предполагает значительную степень интеллектуальной культуры; это, в свою очередь, предполагает относительную степень благополучия. Определенная интеллектуальная усталость, доведенная до безнадежного скептицизма долгой борьбой философских мнений, также характеризует отнюдь не низкий статус этих нигилистов. Рассмотрим ситуацию, в которой появился Будда. Доктрина вечного возвращения имела бы научные предпосылки (такие, как у учителя Будды, например, концепция причинности и т. д.).
14.
Что означает "неудавшийся" ["невезение"] сейчас? В первую очередь физиологическое? Больше не политическое. Самый нездоровый тип человека в Европе (во всех классах) является питательной средой для этого нигилизма: они будут воспринимать веру в вечное возвращение как проклятие, которое, пораженное им, больше не будет уклоняться от любого действия: не пассивно уничтожая, а скорее заставляя уничтожаться все, что в этой степени бессмысленно и бесцельно: хотя это всего лишь спазм, слепая ярость от осознания того, что все существовало вечно — включая этот момент нигилизма и желания разрушения. Ценность такого кризиса в том, что он очищает, что он заставляет родственные элементы сближаться вместе и заставляет их влиять на друг друга, что он назначает задачи людям противоположных способов мышления — выявляя даже более слабых, неуверенных среди них и тем самым давая толчок иерархии сил, с точки зрения здоровья: признавая тех, кто командует, как тех, кто командует, тех, кто подчиняется, как тех, кто подчиняется. Естественно, за пределами всех существующих социальных порядков.
15.
Кто окажется в этом самым сильным? Самые умеренные, те, кому не нужны крайние [радикальные] убеждения [примеры: фанатизм, фашизация], те, кто не только признает, но и любит изрядную долю случайности и бессмыслицы, те, кто может думать о человечестве со значительным уменьшением его ценности, не становясь при этом маленьким и слабым; самые богатые здоровьем, те, кто способен справиться с большинством неудач и поэтому не так их боится — люди, уверенные в своей силе и представляющие всю достигнутую силу человечества, с гордостью и осознанием.
16.
Как такой человек будет думать о вечном возвращении?

т.е. проблема decadence "в себе", как вне-временная (вечная, т.е. нет абсолютных истин и фактов, но есть вечные и вне-временные (добродетель скромности и исторического познания (включая понимание выше, что откровение и познание, - это одно и то же (почти что ответ на вопрос "что есть истина?")))), по ту сторону добра и зла и за пределами, вне власти, соблазна, заблуждений, обманов и "чар" всех существующих социальных порядков.

Предвосхитив ответ на последний пункт в более раннем произведении:
Тот, кто, подобно мне, давно стремится с каким-то таинственным желанием глубоко продумать пессимизм и избавить его от полухристианской, полунемецкой узости и простоты, с которой он в последний раз представил себя в этом столетии, а именно в форме философии Шопенгауэра; всякий, кто действительно взглянул азиатским или сверхазиатским взором в самый отрицающий мир из всех возможных способов мышления — по ту сторону добра и зла, и больше не находящийся, как Будда и Шопенгауэр, под чарами и обманом [властью и заблуждениями] морали, — возможно, сам того не желая, открыл глаза на противоположный идеал: на идеал самого себялюбивого, самого живого и самого утверждающего мир человека, который не только научился смиряться и выносить то, что было и есть, но хочет снова, как оно было и есть, навечно, ненасытно взывая da capo не только к себе, но и ко всей пьесе и спектаклю, и не только к одной пьесе, но в основном к тому, кто нуждается именно в этой пьесе — и делает ее необходимой: потому что он постоянно нуждается в себе — и делает ее необходимой — — Как? И это не ["не" как эмоционально - подчёркнутое] было бы — circulus vitiosus deus?
Ницше выводит, как следствие, вкупе с афоризмом "der Immoralist redet" из GD, заключительной частью GD, "die grosse Gesundheit" из FW, и вторым рассмотрением ZGM, что или кто собственно, есть то, что предлагается вместо нигилистического, аскетического идеала (в области смысла вне всех существующих социальных порядков; и решает проблему и нигилизма, и (философского) кретинизма, и decadence).]

Ответы: >>1394
>> 1394  
>>1393
[И, наконец, в качестве заключительного пассажа (понимая, что достаточно было и вышесказанного)...

С этим пониманием того, что наши актеры более достойны почитания, чем когда-либо, их опасность не менее понятна... Но кто еще сомневается в том, чего я хочу — в трех требованиях, на которые мой гнев, моя забота, моя любовь к искусству заставили меня говорить, на этот раз?
Чтобы театр не стал господином искусств.
Чтобы актер не стал соблазнителем подлинного.
Чтобы музыка не стала искусством лжи.

Фридрих Ницше.
]

Ответы: >>1395
>> 1395  
>>1394
[Из чего (и из ранее высказанного) следуют какие-никакие прикладные методы, позволяющие хоть как-то "расширить границы мышления" (достичь "богатства" мысли; как этому обычно учат), дать некоторую свободу (репрессированным сознанием) "инстинктам", несмотря на очевидную проблему познания (притом что в данной парадигме "откровение" и "познание" это одно и то же; проблема и в том, что труды Платона это либо (способствующие жизни) иллюзии и заблуждения ("проблематизации" как эволюционные атавизмы, либо как нейрокогнитивные иллюзии, либо как коммуникативные средства, либо как "воля к власти" (или как active inference Фристона)), либо пройденный эксперимент):
1) Вся психоаналитическая практика (прежде всего: "свободные ассоциации", радикальность именно этого метода; лаканианство, бионовское направление, кляйнианство и др.; "тело философствует" (а не "разум"));
2) "Светский буддизм" (медитативные техники вроде "зазен на ходу" соединённые с "https://files.catbox.moe/ze8y7w.pdf") вкупе с https://www.focusingtherapy.org/PDFs/FOTs-in-Training/TAEpaperAthensstudent.pdf
3) Image Streaming (и дополнительно, может быть, - "самоанализ" (Хорни));
4) https://www.liberatingstructures.com/ и методы design science (W. Ernst Eder, Stanislav Hosnedl; "Introduction to the Needs, Scope and Organization of Engineering Design Knowledge");
5) Работа с неразличённым означающим (Деррида), выявлением его по косвенным признакам и возможно - психоаналитическими методами (толкованием снов; "Attention and Interpretation" Биона, - как пример);
6) Уяснение фундаментальных ошибок в рассуждениях (в логосе), высвобождение "собственного логоса" ("свободные ассоциации","мозговой штурм" и прочее) - посредством интуиции (для некоторых "интуиция" равносильна "откровению"), а также формирование "собственного мюфоса" (нарратология);
7) "Сон, увиденный наяву, есть работа т.н. интуитивной переинтерпретации мира": работа с толкованием сказанного, речи, текста - посредством методов психоанализа снов (сознательно мы пребываем в бодрствующем состоянии ума и видим вещи как они есть в действительности - но бессознательно воспринимаем и интерпретируем вещи так, как наш организм делает это во сне; и во сне мы делаем абсолютно то же самое - но совершенно наоборот (бессознательно думаем что сон - это явь, а сознательно - делаем вещи такими, какими они являются нам - во сне));
8) Свободное (как "свободные ассоциации", как мозговой штурм, т.е. бессознательное (пример: "автоматическое письмо")) философствование и философская терапия написанного ("https://www.socrethics.com/Folder3/Philosophy-as-Therapy-Review.htm"; мысль Витгенштейна о "философии как терапии проблем", хоть он позднее и от неё "открещивался");
9) Стандартный каузальный анализ https://miguelhernan.org/whatifbook
а всё остальное, - это предметно-ориентированное и зависящее сугубо - от ситуации (например, проблемы аналитической философии это "https://global.oup.com/academic/product/imitation-of-rigor-9780192896469", а философии в отношении физики вообще это "https://global.oup.com/academic/product/physics-avoidance-9780198803478").

The end.]
>> 1396  
Одной из самых утонченных форм переодевания является эпикуреизм и связанная с ним выставляемая напоказ храбрость вкуса, которая легко относится к страданию и выставляет себя на защиту от всего печального и глубокого. Есть «веселые люди», пользующиеся веселостью для того, чтобы под ее прикрытием оставаться непонятыми: они хотят, чтобы их не поняли. Есть «ученые умы», пользующиеся наукой, потому что она придает бодрый вид и потому что научность позволяет заключить, что этот человек поверхностен: они хотят спровоцировать на такое ложное заключение... Есть свободные дерзкие умы, которые хотят скрыть и отрицать, что по сути у них разбитое, неисцелимое сердце – таков случай Гамлета: и тогда само шутовство может служить маской злосчастному, слишком несомненному знанию...

О высшие люди, вот ваше худшее: вы не учились танцевать так, как должно, – так, чтобы в танце выйти за пределы свои! Что с того, если вы – не удались!
Сколь многое еще возможно! Так научитесь же в смехе выходить за пределы свои! Вы, лихие танцоры, выше и выше вздымайте сердца ваши! И не забывайте как следует посмеяться!
Этот венок смеющегося, этот венок из роз: вам я бросаю его, братья мои. Смех объявил я священным: о высшие люди, учитесь смеяться!

P.S. Что говорит твоя совесть? Я очень бы хотел, чтобы всё, что случилось, доказало себя как ужасную, непростительную, глубочайшую — ошибку…
(Что с того, что неправым [д]оказываюсь я! Я хочу стать неправым насовсем. — А кто сегодня плачет по-настоящему, тому больше плакать будет не над чем. [Предположив, что истина есть женщина... становится невозможно не попасться к ней в руки и не стать предметом её обладания.])


Was sagt dein Gewissen?
„Du sollst der werden, der du bist.“
>> 1397  
Der Eternalist.

Ответы: >>1398
>> 1398  
>>1397
[Лишь кто меняется, тот родствен мне душой.

Ницше и Эмпедокл: две (необходимые) стороны (философия Диониса ("воли к власти") и философия Афродиты ("любви")) одной "монеты" ("вечного возвращения"; Гераклит слишком аполлоничен для такого уравнивания). Следовательно ["следовательно": т.е. согласно правилам причины [Macht] и следствия [Consequenz], а именно: правилам вывода (из чего следует, что не все правила вывода обязательно логические (пример: патафизика, генеративное творчество), не все обязательно непротиворечивые ("компилируемые" или "верифицируемые" в смысле программирования и computer science, т.е. подобно отработке SAT-solver-а), не все обязательно складываются в (в смысле теории языка программирования) в корректные грамматики ("работающие", даже если они функционально задаваемы и нестрого логические, не абсолютно точные (ассоциативные и т.д.)) и т.д., но тем не менее они всё равно остаются правилами относительного вывода, благодаря которым из изначальной (хотя бы около-)теории произрастают т.н. (Ницше) "дети", т.е. следствия выводов, сделанных на основании исходных предпосылок и как эксплицитных, так и имплицитных правил вывода между ними; lisez: Ариадна (т.е.: "воля к власти" (Za-IV, "Жалоба Ариадны" (Der Zauberer / Klage der Ariadne из DD))))], оставшийся и недостающий "мостик через пропасти" ("Разве может быть для меня что-нибудь – вне меня? Ничего нет вне нас!") - это философия сострадания, т.е. снова, - Диониса. (Эмпедокл ("Афродита") восстанавливает в Ницше ("Дионисе") недостающее. И это значит, что не стоит читать Ницше, не разобравшись прежде всего, в имеющихся материалах по Эмпедоклу. (Платон, даже "проблематизируемый", и христианство, при этом, всё равно оказываются философиями "второго уровня", т.е. в этой схеме Эмпедокл и Ницше, - это метафилософия, а всё остальное, - это философия... и это притом, что, по существу, сострадание Дионису не чуждо. Что ему действительно чуждо, так это - decadence.))

Что меня больше всего занимало, так это проблема decadence — у меня были на то причины. «Добро и зло» — это всего лишь вариация этой проблемы. Когда человек осознает признаки упадка, он также понимает мораль — он понимает, что скрывается за ее самыми священными именами и ценностными формулами: обедненная жизнь, воля к концу, великая усталость. Мораль отрицает жизнь… [противный "идеал" (принцип философствования; а именно: не "идеал", а необходимость, не метафизика (всякая метафизика в рамках философии Ницше это просто вымысел, выдумка, основанием которой всегда является grundsätzliche nihilismus, то, что раскрывается до конца и полностью принимается в рамках эпистемического принципа amor fati), а эпистемология): amor fati]]

Ответы: >>1399
>> 1399  
>>1398
[Остающееся - это одно, а именно: философия, скрытая за "метафилософией" (что скрывает Эмпедокл? что - Ницше? а Гераклит? какие личные проблемы повлияли на характер их высказываний (психоанализ, например, теория отношений Боулби и т.д.)? какие политические? исторические? экономические? социальные? проблемы искусства? техники? религии? экологии? и т.д. и т.п.; наконец, какая философия скрывается за представленной здесь философией, а более того: какая философия скрывается за намерением вот так, открыто, посоветовать "раздеть" философа, в том числе и к вам обращающегося?..).
Der Rest folgt daraus.....

Der Eternalist.]
>> 1400  
[из чего следует, что, чтобы принять всё, - amor fati, - нужно в смысле насильном ("форсированно") не "принимать" ничего, не иметь вообще никаких "пресуппозиций" или мнений, заведомых, навязанных, фиксированных и т.п.
т.е. "смерть Бога" и grundsätzliche nihilismus уже в себе как "следствие", точнее, сами по себе, являются той самой "amor fati" (последняя из "семи печатей" в ASZ), и, значит, для "amor fati" нужно не прилагать "усилия", а, наоборот, ни "прилагать усилия", ни "не прилагать усилия", ни вообще какой-то "action", вообще делать ничего не надо, т.к. оно (как и "вечное возвращение") есть изначально во всём (что и оправдывает название - grundsätzliche - у этой принципиальной позиции "инвертированного" nihilismus (т.е. nihilismus как "отменяет" себя, так и возвращается в-себя/к-себе))
и это область действительно внеморальных высказываний ("имморализм"), с которыми ничего, по определению, нельзя сделать: они в высшей степени бесполезны и самоценны, "в себе", как и всё остальное (что называется "мир", "бытие", "жизнь" и т.п.; т.е. факт grundsätzliche nihilismus просто "принимается к сведению" и далее "отпускается", будучи понятым и "принятым к сведению", ни "без рессентимента", ни "не без рессентимента", вообще заведомо - нормативно - никак, по определению: amor fati)
(только эта точка зрения допускает какую-то изменчивость, все остальные являются фиксированием в действии ("монотонотеизмом"), а следовательно, противоречат намерениям "следовать становлению", итого: можно даже не "принимать к сведению" ни nihilismus, ни amor fati, а именно: "оно" - "Само" ["всё" "сделает" и т.п.])

(конец.)]
>> 1401  
Бог - это Дьявол, Дьявол - это Бог.

Ответы: >>1402, >>1403
>> 1402  
>>1401
[что Ницше называет "злом", (философски) корректнее называть "вне-благом" (или, что более глупо, "не-Благо", хотя это ложь, что у таких зол нет пересечений с Благом в смысле теории множеств, категорий или даже "пучков"; смысл: не очернить им очерченное), т.е. "крещёным в источнике вечности"]

Ответы: >>1403
>> 1403  
>>1401
>>1402
[JGB. Книга.
"Если учесть, что книга следует Заратустре, можно также догадаться о диетическом режиме, которому она обязана своим происхождением. Глаз, избалованный огромным принуждением смотреть вдаль — Заратустра еще дальнозорче царя, — вынужден здесь остро схватывать то, что ближе всего, время и то, что нас окружает. Во всех аспектах, особенно в форме, можно найти столь же произвольное отклонение от инстинктов, которые сделали возможным Заратустру. Изысканность в форме, в намерении, в искусстве молчания — на переднем плане; психология обрабатывается с признанной резкостью и жестокостью — в книге нет ни одного доброго слова... Все это восстанавливает силы: кто может угадать, какой отдых требует такая расточительность добра, как Заратустра?... Теологически говоря — послушайте, ибо я редко говорю как теолог — сам Бог, как змей, лежал под деревом познания в конце своего дневного труда: так он отдыхал от того, чтобы быть Богом... Он сделал все слишком прекрасным... Дьявол — это просто праздность Бога каждый седьмой день..."]
>> 1404  
Бог это то, чего ["ещё"? "пока что"? но что доказывает это "пока что"? откуда такая уверенность?..] — нет. (Вопреки (молодому) Витгенштейну, именно то, что есть, и остаётся — невысказанным. Пример: молоток Хайдеггера. (Тем не менее, обратный порядок фразы "Wovon man nicht sprechen kann, darüber muß man schweigen" не служит доказательством, что-де — нечто — не существует.))

Ответы: >>1405
>> 1405  
>>1404
[{то, что есть, и остаётся — невысказанным} — 1) Une biographie de l'homme ordinaire. Des Autorités et des Minorités, 2) Théorie des Étrangers. Science des hommes, démocratie, non-psychoanalyse, 3) Introduction aux sciences génériques 4) Théorie générale des victimes 5) Tetralogos. Un opéra de philosophies [практические — примеры, могущие быть подставленными прямо и взаимозаменяемо]]

[позиция исходной мысли (не Ларюэля): не обязательно либертарианская (но могущая таковой быть), не либеральная в смысле извращения исходного смысла либерализма (пример: термин "неолиберальный", - избыточный, не нужный, маркер ложного дискурса и плохой софистики), демократическая
принципиально: вне-политическая, анти-нигилистская (decadence есть понятие существующее исключительно в рамках философии воли-к-власти, без "каденций" которой decadence — нет; постольку, поскольку было полностью осознано, что "ошибка" в классическом понимании ошибкой не является (что бы ни было сказано, то в полной мере ошибкой (Ничто) не будет никогда, даже в случае шизофрении семиотика сохраняет свой смысл в краях территоризации семиотического смысла шизофреника (хоть они, "края" этой "территории смысла", и блуждают, что можно наблюдать в рамках военных действий относительно спорных территориальных концепций и мышления тех, кто настаивает на их изменении, а не соблюдении (lisez: параноидальная шизофрения как побочный эффект либо страха (агрессия инвертированная, "Спарта", олигархат либо тирания), либо "воли к власти" (т.е. агрессия экстравертированная, "Афины", демократия либо популизм (включая политическую "аполитичность"), как реализация смысла экспансии, параноидально-шизоидной, а не депрессивной позиции (в силу обеднения внутреннего мира (культура) и отсутствия иных наслаждений ("jouissance", не корректное употребление корректного в рамках исходной теории термина (т.е. как enjoyment, но при этом насильственно воздействующий так, что это не воспринимается как насилие, не осознаётся, в целом (в "картине мира" и мировоззрении))) жизнь не мыслится иначе как в отрыве от материальных стремлений))))), а истинной ошибкой является всегда ориентирование в мышлении на нигилизм (Ничто как цель: "человек предпочтет скорее хотеть Ничто, чем ничего не хотеть...")]

Ответы: >>1406
>> 1406  
>>1405
[Из чего (например, "Une biographie de l'homme ordinaire") только и следует: "воля к жизни есть воля к власти" (GD, Anti-Darwin), т.е.: философия (как воля-к-власти) есть противостояние разных типов людей. Устранение всех типов и сведение их к минимально неоднородным означает нигилистическое стремление, какой бы государственный строй ни был (а на примере Венеции мы можем наблюдать недемократическое богатство и роскошь стремлений, как некий эталон воли-к-власти "на земле и на небе" (из чего следует что понятие воли-к-власти и умение быть роскошным неотвратимо сопряжены между собой, как "земля" и "небо" (т.е. жизнь раба только отражает истинное лицо "аристократа", — по существу между ними нет различения, — только "аристократ" воплощает в себе множество разных жизней (сверхчеловек: тысячи), и потому не сводится только к одной рабской действительности (и где можно наблюдать подобное явление, можно с уверенностью утверждать, что ни раб, ни аристократ не имеют между собой вообще никакого различия, кроме материальных накоплений (так как материальное есть минимальный драйв/двигатель/мотивация стремлений (lisez: голод, условия существования и т.п.))); универсализация психики по типу превратных толкований Платона или коммунистического (сатира: Зиновьев) есть нигилистическое, ошибочное стремление))).]

Ответы: >>1407, >>1408, >>1409
>> 1407  
>>1406
[NB. Принадлежность индивидуума к "типу человека" определяется выбором ("способность" есть только следствие, а не пред-условие; покуда выбор не может быть сделан индивидуумом, индивидуум не является свободным ("необходимость")).]
>> 1408  
>>1406
>(и где можно наблюдать подобное явление...
т.е. когда "аристократ" идентичен рабу (а не "воплощает в себе множество разных жизней" в смысле "наше тело есть только общественный строй многих душ"), или, что конкретнее: "господин" идентичен "подчиняющимся" (и "богатый" - "бедному", если речь идёт о "капиталистической" ("буржуазной", денежно-ориентированной, а не "ценностно" (т.е. ценность - в деньгах, без следствий и выводов (деньги - это конец... [противоположный "идеал" (цель): самоценное, "sipo matador"]))) структуре власти)
>> 1409  
>>1406
[In praxi: все практики подавления восстания нежизнеспособны с точки зрения философии, т.к. устранение богатства типов означает "автоматическое" (lisez: причина и следствие) уменьшение [богатства] власти, "роста власти", "её накопления", т.е. воли-к-власти (что совершенно sound как логическое утверждение - устранение богатства есть стремление, противоположное накоплению (типов; возможные опасности: objectivity illusion ("https://www.pnas.org/doi/10.1073/pnas.1912301117"; "типы" могут подавлять друг друга (но люди могут выбирать, человек не привязан ни к словам, ни к действиям, - как существо обучаемое (и обучающееся, постольку, сколько он на это способен, в силу научения умению рассуждать) он свободен изменять своё определение), решение Ницше для этой проблемы: не "Распятый или Дионис", а "Дионис против Распятого") или нигилизм (дополнительно: decadence)))]

Ответы: >>1410
>> 1410  
>>1409
[Жизнь людей ориентирована безнравственно.]

Ответы: >>1411
>> 1411  
>>1410
[Социология власти vs. Экономика наслаждения. [lisez: История подчинения vs. Политика разгадывания.]]

Ответы: >>1412
>> 1412  
>>1411
["Преодолевают смехом, а не гневом." (Формула "революциониста". (Должно быть: либо самопреодоление, либо восстание, т.к. воля к власти есть наисущественнейшая сторона целого, человеческого бытия, обыденной действительности, то у неё не остаётся другого выбора, даже в мельчайших, обыденных, ordinary вещах, вроде бы к власти не имеющих вообще никакого orientierung даже в малом. (К вопросу о господских формированиях, и условиях их устойчивого существования (lisez: о том, как избежать подавления ressentiment как господину, так и рабу, так и всему существованию).)))]

Ответы: >>1413
>> 1413  
>>1412
[моё желание: убить не пересмешника, а нигилиста[/психопата] [спор о "демократия против антидемократии" не есть что-то заслуживающее содержательного внимания пока не были найдены достаточные основания для разработки критического аппарата (например, методологии); дать политический ответ, значит, либо сделать что-то преждевременное, либо своевременное (несмотря на отсутствие критического аппарата), - но своевременное делается не этими методами и принципами (в этом и поэтому - упор на критический аппарат; крамольная мысль: фашисты на самом деле не хотели вообще быть фашистами, как бы ни пытались сделать обратное утверждение, - в такой ситуации они оказываются миноритариями)]]

Ответы: >>1414
>> 1414  
>>1413
Жажда власти есть то, что не должно существовать. Истинная власть исходит непосредственным образом из реальности бытия и обыденной действительности, - всё, что есть первым делом закрепление властного воздействия, и бытие - лишь вторым, никогда не имеет целью ни действительность, ни обыденные действия, ни продолжительность жизни, ни её "качество". Воля к власти ради власти есть нигилизм - по определению.
[как говорил Заратустра о новом кумире, так он и разрешил эту проблему в главе "О великом томлении"]
>> 1415  
Oh Himmel über mir, du Reiner! Tiefer! Du Licht-Abgrund! Dich schauend schaudere ich vor göttlichen Begierden.
In deine Höhe mich zu werfen — das ist meine Tiefe! In deine Reinheit mich zu bergen — das ist meine Unschuld!
Den Gott verhüllt seine Schönheit: so verbirgst du deine Sterne. Du redest nicht: so kündest du mir deine Weisheit.
Stumm über brausendem Meere bist du heut mir aufgegangen, deine Liebe und deine Scham redet Offenbarung zu meiner brausenden Seele.
Dass du schön zu mir kamst, verhüllt in deine Schönheit, dass du stumm zu mir sprichst, offenbar in deiner Weisheit:
Oh wie erriethe ich nicht alles Schamhafte deiner Seele! Vor der Sonne kamst du zu mir, dem Einsamsten.
Wir sind Freunde von Anbeginn: uns ist Gram und Grauen und Grund gemeinsam; noch die Sonne ist uns gemeinsam.
Wir reden nicht zu einander, weil wir zu Vieles wissen —: wir schweigen uns an, wir lächeln uns unser Wissen zu.
Bist du nicht das Licht zu meinem Feuer? Hast du nicht die Schwester-Seele zu meiner Einsicht?
Zusammen lernten wir Alles; zusammen lernten wir über uns zu uns selber aufsteigen und wolkenlos lächeln: —
— wolkenlos hinab lächeln aus lichten Augen und aus meilenweiter Ferne, wenn unter uns Zwang und Zweck und Schuld wie Regen dampfen.
Und wanderte ich allein: wes hungerte meine Seele in Nächten und Irr-Pfaden? Und stieg ich Berge, wen suchte ich je, wenn nicht dich, auf Bergen?
Und all mein Wandern und Bergsteigen: eine Noth war’s nur und ein Behelf des Unbeholfenen: — fliegen allein will mein ganzer Wille, in dich hinein fliegen!
Und wen hasste ich mehr, als ziehende Wolken und Alles, was dich befleckt? Und meinen eignen Hass hasste ich noch, weil er dich befleckte!
Den ziehenden Wolken bin ich gram, diesen schleichenden Raub-Katzen: sie nehmen dir und mir, was uns gemein ist, — das ungeheure unbegrenzte Ja- und Amen-sagen.
Diesen Mittlern und Mischern sind wir gram, den ziehenden Wolken: diesen Halb- und Halben, welche weder segnen lernten, noch von Grund aus fluchen.
Lieber will ich noch unter verschlossnem Himmel in der Tonne sitzen, lieber ohne Himmel im Abgrund sitzen, als dich, Licht-Himmel, mit Zieh-Wolken befleckt sehn!
Und oft gelüstete mich, sie mit zackichten Blitz-Golddrähten festzuheften, dass ich, gleich dem Donner, auf ihrem Kessel-Bauche die Pauke schlüge: —
— ein zorniger Paukenschläger, weil sie mir dein Ja! und Amen! rauben, du Himmel über mir, du Reiner! Lichter! Du Licht-Abgrund! — weil sie dir mein Ja! und Amen! rauben.
Denn lieber noch will ich Lärm und Donner und Wetter-Flüche, als diese bedächtige zweifelnde Katzen-Ruhe; und auch unter Menschen hasse ich am besten alle Leisetreter und Halb- und Halben und zweifelnde, zögernde Zieh-Wolken.
Und „wer nicht segnen kann, der soll fluchen lernen!“ — diese helle Lehre fiel mir aus hellem Himmel, dieser Stern steht auch noch in schwarzen Nächten an meinem Himmel.
Ich aber bin ein Segnender und ein Ja-sager, wenn du nur um mich bist, du Reiner! Lichter! Du Licht-Abgrund! — in alle Abgründe trage ich da noch mein segnendes Ja-sagen.
Zum Segnenden bin ich worden und zum Ja-sagenden: und dazu rang ich lange und war ein Ringer, dass ich einst die Hände frei bekäme zum Segnen.
Das aber ist mein Segnen: über jedwedem Ding als sein eigener Himmel stehn, als sein rundes Dach, seine azurne Glocke und ewige Sicherheit: und selig ist, wer also segnet!
Denn alle Dinge sind getauft am Borne der Ewigkeit und jenseits von Gut und Böse; Gut und Böse selber aber sind nur Zwischenschatten und feuchte Trübsale und Zieh-Wolken.
Wahrlich, ein Segnen ist es und kein Lästern, wenn ich lehre: „über allen Dingen steht der Himmel Zufall, der Himmel Unschuld, der Himmel Ohngefähr, der Himmel Übermuth.“
„Von Ohngefähr“ — das ist der älteste Adel der Welt, den gab ich allen Dingen zurück, ich erlöste sie von der Knechtschaft unter dem Zwecke.
Diese Freiheit und Himmels-Heiterkeit stellte ich gleich azurner Glocke über alle Dinge, als ich lehrte, dass über ihnen und durch sie kein „ewiger Wille“ — will.
Diesen Übermuth und diese Narrheit stellte ich an die Stelle jenes Willens, als ich lehrte: „bei Allem ist Eins unmöglich — Vernünftigkeit!“
Ein Wenig Vernunft zwar, ein Same der Weisheit zerstreut von Stern zu Stern, — dieser Sauerteig ist allen Dingen eingemischt: um der Narrheit willen ist Weisheit allen Dingen eingemischt!
Ein Wenig Weisheit ist schon möglich; aber diese selige Sicherheit fand ich an allen Dingen: dass sie lieber noch auf den Füssen des Zufalls— tanzen.
Oh Himmel über mir, du Reiner! Hoher! Das ist mir nun deine Reinheit, dass es keine ewige Vernunft-Spinne und -Spinnennetze giebt: —
— dass du mir ein Tanzboden bist für göttliche Zufälle, dass du mir ein Göttertisch bist für göttliche Würfel und Würfelspieler! —
Doch du erröthest? Sprach ich Unaussprechbares? Lästerte ich, indem ich dich segnen wollte?
Oder ist es die Scham zu Zweien, welche dich erröthen machte? — Heissest du mich gehn und schweigen, weil nun — der Tag kommt?
Die Welt ist tief —: und tiefer als je der Tag gedacht hat. Nicht Alles darf vor dem Tage Worte haben. Aber der Tag kommt: so scheiden wir nun!
Oh Himmel über mir, du Schamhafter! Glühender! Oh du mein Glück vor Sonnen-Aufgang! Der Tag kommt: so scheiden wir nun! —
>> 1416  
Und einst noch sollt ihr mir Freunde geworden sein und Kinder Einer Hoffnung: dann will ich zum dritten Male bei euch sein, dass ich den grossen Mittag mit euch feiere.
Und das ist der grosse Mittag, da der Mensch auf der Mitte seiner Bahn steht zwischen Thier und Übermensch und seinen Weg zum Abende als seine höchste Hoffnung feiert: denn es ist der Weg zu einem neuen Morgen.
Alsda wird sich der Untergehende selber segnen, dass er ein Hinübergehender sei; und die Sonne seiner Erkenntniss wird ihm im Mittage stehn.
„Todt sind alle Götter: nun wollen wir, dass der Übermensch lebe.“ — diess sei einst am grossen Mittage unser letzter Wille! —


Was kann allein unsre Lehre sein? — Dass Niemand dem Menschen seine Eigenschaften giebt, weder Gott, noch die Gesellschaft, noch seine Eltern und Vorfahren, noch er selbst (— der Unsinn der hier zuletzt abgelehnten Vorstellung ist als „intelligible Freiheit“ von Kant, vielleicht auch schon von Plato gelehrt worden). Niemand ist dafür verantwortlich, dass er überhaupt da ist, dass er so und so beschaffen ist, dass er unter diesen Umständen, in dieser Umgebung ist. Die Fatalität seines Wesens ist nicht herauszulösen aus der Fatalität alles dessen, was war und was sein wird. Er ist nicht die Folge einer eignen Absicht, eines Willens, eines Zwecks, mit ihm wird nicht der Versuch gemacht, ein „Ideal von Mensch“ oder ein „Ideal von Glück“ oder ein „Ideal von Moralität“ zu erreichen, — es ist absurd, sein Wesen in irgend einen Zweck hin abwälzen zu wollen. Wir haben den Begriff „Zweck“ erfunden: in der Realität fehlt der Zweck… Man ist nothwendig, man ist ein Stück Verhängniss, man gehört zum Ganzen, man ist im Ganzen, — es giebt Nichts, was unser Sein richten, messen, vergleichen, verurtheilen könnte, denn das hiesse das Ganze richten, messen, vergleichen, verurtheilen… Aber es giebt Nichts ausser dem Ganzen! — Dass Niemand mehr verantwortlich gemacht wird, dass die Art des Seins nicht auf eine causa prima zurückgeführt werden darf, dass die Welt weder als Sensorium, noch als „Geist“ eine Einheit ist, dies erst ist die grosse Befreiung, — damit erst ist die Unschuld des Werdens wieder hergestellt… Der Begriff „Gott“ war bisher der grösste Einwand gegen das Dasein… Wir leugnen Gott, wir leugnen die Verantwortlichkeit in Gott: damit erst erlösen wir die Welt. —

Du grosses Gestirn, du tiefes Glücks-Auge, was wäre all dein Glück, wenn du nicht Die hättest, welchen du leuchtest!
Und wenn sie in ihren Kammern blieben, während du schon wach bist und kommst und schenkst und austheilst: wie würde darob deine stolze Scham zürnen!
Wohlan! sie schlafen noch, diese höheren Menschen, während ich wach bin: das sind nicht meine rechten Gefährten! Nicht auf sie warte ich hier in meinen Bergen.
Zu meinem Werke will ich, zu meinem Tage: aber sie verstehen nicht, was die Zeichen meines Morgens sind, mein Schritt — ist für sie kein Weckruf.
Sie schlafen noch in meiner Höhle, ihr Traum käut noch an meinen Mitternächten. Das Ohr, das nach mir horcht, — das gehorchende Ohr fehlt in ihren Gliedern.“
— Diess hatte Zarathustra zu seinem Herzen gesprochen, als die Sonne aufgieng: da blickte er fragend in die Höhe, denn er hörte über sich den scharfen Ruf seines Adlers. „Wohlan! rief er hinauf, so gefällt und gebührt es mir. Meine Thiere sind wach, denn ich bin wach.
Mein Adler ist wach und ehrt gleich mir die Sonne. Mit Adlers-Klauen greift er nach dem neuen Lichte. Ihr seid meine rechten Thiere; ich liebe euch.
Aber noch fehlen mir meine rechten Menschen!" —
...
Oh ihr höheren Menschen, von eurer Noth war’s ja, dass gestern am Morgen jener alte Wahrsager mir wahrsagte, —
— zu eurer Noth wollte er mich verführen und versuchen: oh Zarathustra, sprach er zu mir, ich komme, dass ich dich zu deiner letzten Sünde verführe.
Zu meiner letzten Sünde? rief Zarathustra und lachte zornig über sein eigenes Wort: was blieb mir doch aufgespart als meine letzte Sünde?“
— Und noch ein Mal versank Zarathustra in sich und setzte sich wieder auf den grossen Stein nieder und sann nach. Plötzlich sprang er empor, —
„Mitleiden! Das Mitleiden mit dem höheren Menschen! schrie er auf, und sein Antlitz verwandelte sich in Erz. Wohlan! Das — hatte seine Zeit!
Mein Leid und mein Mitleiden — was liegt daran! Trachte ich denn nach Glücke? Ich trachte nach meinem Werke!
Wohlan! Der Löwe kam, meine Kinder sind nahe, Zarathustra ward reif, meine Stunde kam: —
Diess ist mein Morgen, mein Tag hebt an: herauf nun, herauf, du grosser Mittag!“ — —

Also sprach Zarathustra und verliess seine Höhle, glühend und stark, wie eine Morgensonne, die aus dunklen Bergen kommt.
>> 1417  
Ihr höheren Menschen, was dünket euch? Bin ich ein Wahrsager? Ein Träumender? Trunkener? Ein Traumdeuter? Eine Mitternachts-Glocke?
Ein Tropfen Thau’s? Ein Dunst und Duft der Ewigkeit? Hört ihr’s nicht? Riecht ihr’s nicht? Eben ward meine Welt vollkommen, Mitternacht ist auch Mittag, —
Schmerz ist auch eine Lust, Fluch ist auch ein Segen, Nacht ist auch eine Sonne, — geht davon oder ihr lernt: ein Weiser ist auch ein Narr.
Sagtet ihr jemals Ja zu Einer Lust? Oh, meine Freunde, so sagtet ihr Ja auch zu allem Wehe. Alle Dinge sind verkettet, verfädelt, verliebt, —
— wolltet ihr jemals Ein Mal Zwei Mal, spracht ihr jemals „du gefällst mir, Glück! Husch! Augenblick!“ so wolltet ihr Alles zurück!
— Alles von neuem, Alles ewig, Alles verkettet, verfädelt, verliebt, oh so liebtet ihr die Welt, —
— ihr Ewigen, liebt sie ewig und allezeit: und auch zum Weh sprecht ihr: vergeh, aber komm zurück! Denn alle Lust will — Ewigkeit!

Alle Lust will aller Dinge Ewigkeit, will Honig, will Hefe, will trunkene Mitternacht, will Gräber, will Gräber-Thränen-Trost, will vergüldetes Abendroth —
— was will nicht Lust! sie ist durstiger, herzlicher, hungriger, schrecklicher, heimlicher als alles Weh, sie will sich, sie beisst in sich, des Ringes Wille ringt in ihr, —
— sie will Liebe, sie will Hass, sie ist überreich, schenkt, wirft weg, bettelt, dass Einer sie nimmt, dankt dem Nehmenden, sie möchte gern gehasst sein, —
— so reich ist Lust, dass sie nach Wehe durstet, nach Hölle, nach Hass, nach Schmach, nach dem Krüppel, nach Welt, — denn diese Welt, oh ihr kennt sie ja!
Ihr höheren Menschen, nach euch sehnt sie sich, die Lust, die unbändige, selige, — nach eurem Weh, ihr Missrathenen! Nach Missrathenem sehnt sich alle ewige Lust.
Denn alle Lust will sich selber, drum will sie auch Herzeleid! Oh Glück, oh Schmerz! Oh brich, Herz! Ihr höheren Menschen, lernt es doch, Lust will Ewigkeit,
— Lust will aller Dinge Ewigkeit, will tiefe, tiefe Ewigkeit!

Lerntet ihr nun mein Lied? Erriethet ihr, was es will? Wohlan! Wohlauf! Ihr höheren Menschen, so singt mir nun meinen Rundgesang!
Singt mir nun selber das Lied, dess Name ist „Noch ein Mal“, dess Sinn ist „in alle Ewigkeit!“, singt, ihr höheren Menschen, Zarathustra’s Rundgesang!

Oh Mensch! Gieb Acht!
Was spricht die tiefe Mitternacht?
„Ich schlief, ich schlief —,
„Aus tiefem Traum bin ich erwacht: —
„Die Welt ist tief,
„Und tiefer als der Tag gedacht.
„Tief ist ihr Weh —,
„Lust — tiefer noch als Herzeleid:
„Weh spricht: Vergeh!
„Doch alle Lust will Ewigkeit —,
„— will tiefe, tiefe Ewigkeit!“

Wenn ich je stille Himmel über mir ausspannte und mit eignen Flügeln in eigne Himmel flog:
Wenn ich spielend in tiefen Licht-Fernen schwamm, und meiner Freiheit Vogel-Weisheit kam: —
— so aber spricht Vogel-Weisheit: „Siehe, es giebt kein Oben, kein Unten! Wirf dich umher, hinaus, zurück, du Leichter! Singe! sprich nicht mehr!
— „sind alle Worte nicht für die Schweren gemacht? Lügen dem Leichten nicht alle Worte! Singe! sprich nicht mehr!“ —
Oh wie sollte ich nicht nach der Ewigkeit brünstig sein und nach dem hochzeitlichen Ring der Ringe, — dem Ring der Wiederkunft?
Nie noch fand ich das Weib, von dem ich Kinder mochte, es sei denn dieses Weib, das ich liebe: denn ich liebe dich, oh Ewigkeit!
Denn ich liebe dich, oh Ewigkeit!
>> 1418  
[Von der Armuth des Reichsten.]
... Verschenke dich selber erst, oh Zarathustra!
— Ich bin deine Wahrheit…


Höchstes Gestirn des Seins!
Ewiger Bildwerke Tafel!
Du kommst zu mir? —
Was Keiner erschaut hat,
deine stumme Schönheit, —
wie? sie flieht vor meinen Blicken nicht?
Schild der Nothwendigkeit!
Ewiger Bildwerke Tafel!
— aber du weisst es ja:
was Alle hassen,
was allein ich liebe,
dass du ewig bist!
dass du nothwendig bist!
Meine Liebe entzündet
sich ewig nur an der Nothwendigkeit.
Schild der Nothwendigkeit!
Höchstes Gestirn des Seins!
— das kein Wunsch erreicht,
das kein Nein befleckt,
ewiges Ja des Sein’s,
ewig bin ich dein Ja:
denn ich liebe dich, oh Ewigkeit! — —


«По-настоящему уважать можно только того, кто не ищет себя» — Гёте советнику Шлоссеру.

Среди вещей, которые, возможно, труднее всего постичь выдающемуся человеку, — тщеславие: он будет искушаем отрицать его, даже когда другой тип людей, кажется, прочно им владеет. Проблема для него в том, чтобы представить себе существ, которые стремятся создать о себе хорошее мнение, которого у них самих нет — и, следовательно, не «заслуживают», — и которые впоследствии сами верят в это хорошее мнение. Это кажется ему наполовину таким безвкусным и неуважительным к себе, а наполовину таким барочно неразумным, что он хотел бы считать тщеславие исключением и сомневаться в нем в большинстве случаев, где оно упоминается. Он скажет, например: «Я могу ошибаться относительно своей ценности и, с другой стороны, требовать, чтобы моя ценность, как я ее оцениваю, была признана другими, — но это не тщеславие (а самомнение или, в более распространенных случаях, то, что называется «смирением», также «скромностью»)». Или еще: «Я могу радоваться хорошему мнению других по многим причинам, может быть, потому, что я их чту и люблю и радуюсь всякой радости, которую они мне приносят, может быть, также потому, что их хорошее мнение подтверждает и укрепляет мою веру в мое собственное хорошее мнение, может быть, потому, что хорошее мнение других, даже в тех случаях, когда я его не разделяю, полезно мне или обещает быть полезным мне, — но все это не тщеславие». Благородный человек должен прежде всего с силой, и особенно с помощью истории, представить себе, что с незапамятных времен во всех общественных классах, сколько-нибудь зависимых, простой человек был только тем, чем его считали: — вовсе не привыкший сам устанавливать ценности, он и себе не приписывал никакой другой ценности, кроме той, которую ему приписывали его господа (создавать ценности — истинное право господ). Можно понять это как результат колоссального атавизма, что обычный человек, даже сегодня, всегда ждет мнения о себе, а затем инстинктивно подчиняется ему: но не только «хорошему» мнению, но также и плохому и несправедливому (вспомните, например, большинство самоуважения и самоуничижения, которым верующие женщины учатся у своих духовников, и которым верующие христиане обычно учатся у своей церкви). Фактически, с медленным ростом демократического порядка вещей (и его причиной, смешением крови господ и рабов), изначально благородное и редкое стремление приписывать себе ценность и «думать хорошо» о себе будет все больше поощряться и распространяться: но оно всегда имеет более старую, более широкую и более глубоко укоренившуюся тенденцию против него — и в явлении «тщеславия» эта старая тенденция становится господином над молодой. Тщеславный человек радуется всякому хорошему мнению, которое он слышит о себе (совершенно независимо от всех сторон его полезности, и равно независимо от истины и лжи), точно так же, как он страдает от всякого дурного мнения: ибо он подчиняется и тому и другому, он чувствует себя подчиненным им по тому древнейшему инстинкту подчинения, который в нем прорывается. — Это «раб» в крови тщеславного, остаток рабской хитрости — а сколько «раба» еще осталось, например, в женщинах! — стремится соблазнить людей, чтобы они составили о себе хорошее мнение; это же раб тотчас же падает ниц перед этими мнениями, как будто он их и не вызывал. — И ещё раз: тщеславие [власть, слава, денежное богатство, "материализм"] есть атавизм.
>> 1419  
[Um allein zu leben, muss man ein Thier oder ein Gott sein — sagt Aristoteles. Fehlt der dritte Fall: man muss Beides sein — Philosoph…

„Alle Wahrheit ist einfach.“ — Ist das nicht zwiefach eine Lüge? —


Должно быть только то, что не может не существовать [, в вечной инстанции Разума, — die [„]Vernunft[“[1]] [in der Philosophie]].
[Die „Vernunft“ in der Sprache: oh was für eine alte betrügerische Weibsperson! Ich fürchte, wir werden Gott nicht los, weil wir noch an die Grammatik glauben…

Wir schätzen uns nicht genug mehr, wenn wir uns mittheilen. Unsre eigentlichen Erlebnisse sind ganz und gar nicht geschwätzig. Sie könnten sich selbst nicht mittheilen, wenn sie wollten. Das macht, es fehlt ihnen das Wort. Wofür wir Worte haben, darüber sind wir auch schon hinaus. In allem Reden liegt ein Gran Verachtung. Die Sprache, scheint es, ist nur für Durchschnittliches, Mittleres, Mittheilsames erfunden. Mit der Sprache vulgarisirt sich bereits der Sprechende. — Aus einer Moral für Taubstumme und andere Philosophen.]

[1] Ich will, ein für alle Mal, Vieles nicht wissen. — Die Weisheit zieht auch der Erkenntniss Grenzen.]
>> 1420  
[Die Feigen fallen von den Bäumen, sie sind gut und süss; und indem sie fallen, reisst ihnen die rothe Haut. Ein Nordwind bin ich reifen Feigen.
Also, gleich Feigen, fallen euch diese Lehren zu, meine Freunde: nun trinkt ihren Saft und ihr süsses Fleisch! Herbst ist es umher und reiner Himmel und Nachmittag.
Seht, welche Fülle ist um uns! Und aus dem Überflusse heraus ist es schön hinaus zu blicken auf ferne Meere.
Einst sagte man Gott, wenn man auf ferne Meere blickte; nun aber lehrte ich euch sagen: Übermensch.
Gott ist eine Muthmaassung; aber ich will, dass euer Muthmaassen nicht weiter reiche, als euer schaffender Wille.
Könntet ihr einen Gott schaffen? — So schweigt mir doch von allen Göttern! Wohl aber könntet ihr den Übermenschen schaffen.
Nicht ihr vielleicht selber, meine Brüder! Aber zu Vätern und Vorfahren könntet ihr euch umschaffen des Übermenschen: und Diess sei euer bestes Schaffen! —
Gott ist eine Muthmaassung: aber ich will, dass euer Muthmaassen begrenzt sei in der Denkbarkeit.
Könntet ihr einen Gott denken? — Aber diess bedeute euch Wille zur Wahrheit, dass Alles verwandelt werde in Menschen - Denkbares, Menschen - Sichtbares, Menschen - Fühlbares! Eure eignen Sinne sollt ihr zu Ende denken!
Und was ihr Welt nanntet, das soll erst von euch geschaffen werden: eure Vernunft, euer Bild, euer Wille, eure Liebe soll es selber werden! Und wahrlich, zu eurer Seligkeit, ihr Erkennenden!
Und wie wolltet ihr das Leben ertragen ohne diese Hoffnung, ihr Erkennenden? Weder in’s Unbegreifliche dürftet ihr eingeboren sein, noch in’s Unvernünftige.
Aber dass ich euch ganz mein Herz offenbare, ihr Freunde: wenn es Götter gäbe, wie hielte ich’s aus, kein Gott zu sein! Also giebt es keine Götter.
Wohl zog ich den Schluss; nun aber zieht er mich. —
Gott ist eine Muthmaassung: aber wer tränke alle Qual dieser Muthmaassung, ohne zu sterben? Soll dem Schaffenden sein Glaube genommen sein und dem Adler sein Schweben in Adler-Fernen?
Gott ist ein Gedanke, der macht alles Gerade krumm und Alles, was steht, drehend. Wie? Die Zeit wäre hinweg, und alles Vergängliche nur Lüge?
Diess zu denken ist Wirbel und Schwindel menschlichen Gebeinen und noch dem Magen ein Erbrechen: wahrlich, die drehende Krankheit heisse ich’s, Solches zu muthmaassen.
Böse heisse ich’s und menschenfeindlich: all diess Lehren vom Einen und Vollen und Unbewegten und Satten und Unvergänglichen!
Alles Unvergängliche — das ist nur ein Gleichniss! Und die Dichter lügen zuviel. —
Aber von Zeit und Werden sollen die besten Gleichnisse reden: ein Lob sollen sie sein und eine Rechtfertigung aller Vergänglichkeit!
Schaffen — das ist die grosse Erlösung vom Leiden, und des Lebens Leichtwerden. Aber dass der Schaffende sei, dazu selber thut Leid noth und viel Verwandelung.
Ja, viel bitteres Sterben muss in eurem Leben sein, ihr Schaffenden! Also seid ihr Fürsprecher und Rechtfertiger aller Vergänglichkeit.
Dass der Schaffende selber das Kind sei, das neu geboren werde, dazu muss er auch die Gebärerin sein wollen und der Schmerz der Gebärerin.
Wahrlich, durch hundert Seelen gieng ich meinen Weg und durch hundert Wiegen und Geburtswehen. Manchen Abschied nahm ich schon, ich kenne die herzbrechenden letzten Stunden.
Aber so will’s mein schaffender Wille, mein Schicksal. Oder, dass ich’s euch redlicher sage: solches Schicksal gerade — will mein Wille.
Alles Fühlende leidet an mir und ist in Gefängnissen: aber mein Wollen kommt mir stets als mein Befreier und Freudebringer.
Wollen befreit: das ist die wahre Lehre von Wille und Freiheit — so lehrt sie euch Zarathustra.
Nicht-mehr-wollen und Nicht-mehr-schätzen und Nicht-mehr-schaffen! ach, dass diese grosse Müdigkeit mir stets ferne bleibe!
Auch im Erkennen fühle ich nur meines Willens Zeuge- und Werde-Lust; und wenn Unschuld in meiner Erkenntniss ist, so geschieht diess, weil Wille zur Zeugung in ihr ist.
Hinweg von Gott und Göttern lockte mich dieser Wille; was wäre denn zu schaffen, wenn Götter — da wären!
Aber zum Menschen treibt er mich stets von Neuem, mein inbrünstiger Schaffens-Wille; so treibt’s den Hammer hin zum Steine.
Ach, ihr Menschen, im Steine schläft mir ein Bild, das Bild meiner Bilder! Ach, dass es im härtesten, hässlichsten Steine schlafen muss!
Nun wüthet mein Hammer grausam gegen sein Gefängniss. Vom Steine stäuben Stücke: was schiert mich das?
Vollenden will ich’s: denn ein Schatten kam zu mir — aller Dinge Stillstes und Leichtestes kam einst zu mir!
Des Übermenschen Schönheit kam zu mir als Schatten. Ach, meine Brüder! Was gehen mich noch — die Götter an! —
]
>> 1421  
Oh Einsamkeit! Du meine Heimat Einsamkeit! Zu lange lebte ich wild in wilder Fremde, als dass ich nicht mit Thränen zu dir heimkehrte!
Nun drohe mir nur mit dem Finger, wie Mütter drohn, nun lächle mir zu, wie Mütter lächeln, nun sprich nur: „Und wer war das, der wie ein Sturmwind einst von mir davonstürmte? —
„— der scheidend rief: zu lange sass ich bei der Einsamkeit, da verlernte ich das Schweigen! Das — lerntest du nun wohl?
„Oh Zarathustra, Alles weiss ich: und dass du unter den Vielen verlassener warst, du Einer, als je bei mir!
„Ein Anderes ist Verlassenheit, ein Anderes Einsamkeit: Das — lerntest du nun! Und dass du unter Menschen immer wild und fremd sein wirst:
„—wild und fremd auch noch, wenn sie dich lieben: denn zuerst von Allem wollen sie geschont sein!
„Hier aber bist du bei dir zu Heim und Hause; hier kannst du Alles hinausreden und alle Gründe ausschütten, Nichts schämt sich hier versteckter, verstockter Gefühle.
„Hier kommen alle Dinge liebkosend zu deiner Rede und schmeicheln dir: denn sie wollen auf deinem Rücken reiten. Auf jedem Gleichniss reitest du hier zu jeder Wahrheit.
„Aufrecht und aufrichtig darfst du hier zu allen Dingen reden: und wahrlich, wie Lob klingt es ihren Ohren, dass Einer mit allen Dingen — gerade redet!
„Ein Anderes aber ist Verlassensein. Denn, weisst du noch, oh Zarathustra? Als damals dein Vogel über dir schrie, als du im Walde standest, unschlüssig, wohin? unkundig, einem Leichnam nahe: —
„— als du sprachst: mögen mich meine Thiere führen! Gefährlicher fand ich’s unter Menschen, als unter Thieren: — Das war Verlassenheit!
„Und weisst du noch, oh Zarathustra? Als du auf deiner Insel sassest, unter leeren Eimern ein Brunnen Weins, gebend und ausgebend, unter Durstigen schenkend und ausschenkend:
„— bis du endlich durstig allein unter Trunkenen sassest und nächtlich klagtest „ist Nehmen nicht seliger als Geben? Und Stehlen noch seliger als Nehmen?“ — Das war Verlassenheit!
„Und weisst du noch, oh Zarathustra? Als deine stillste Stunde kam und dich von dir selber forttrieb, als sie mit bösem Flüstern sprach: „Sprich und zerbrich!“ —
„— als sie dir all dein Warten und Schweigen leid machte und deinen demüthigen Muth entmuthigte: Das war Verlassenheit!“ —
Oh Einsamkeit! Du meine Heimat Einsamkeit! Wie selig und zärtlich redet deine Stimme zu mir!
Wir fragen einander nicht, wir klagen einander nicht, wir gehen offen mit einander durch offne Thüren.
Denn offen ist es bei dir und hell; und auch die Stunden laufen hier auf leichteren Füssen. Im Dunklen nämlich trägt man schwerer an der Zeit, als im Lichte.
Hier springen mir alles Seins Worte und Wort-Schreine auf: alles Sein will hier Wort werden, alles Werden will hier von mir reden lernen.
Da unten aber — da ist alles Reden umsonst! Da ist Vergessen und Vorübergehn die beste Weisheit: Das — lernte ich nun!
Wer Alles bei den Menschen begreifen wollte, der müsste Alles angreifen. Aber dazu habe ich zu reinliche Hände.
Ich mag schon ihren Athem nicht einathmen; ach, dass ich so lange unter ihrem Lärm und üblem Athem lebte!
Oh selige Stille um mich! Oh reine Gerüche um mich! Oh wie aus tiefer Brust diese Stille reinen Athem holt! Oh wie sie horcht, diese selige Stille!
Aber da unten — da redet Alles, da wird Alles überhört. Man mag seine Weisheit mit Glocken einläuten: die Krämer auf dem Markte werden sie mit Pfennigen überklingeln!
Alles bei ihnen redet, Niemand weiss mehr zu verstehn. Alles fällt in’s Wasser, Nichts fällt mehr in tiefe Brunnen.
Alles bei ihnen redet, Nichts geräth mehr und kommt zu Ende. Alles gackert, aber wer will noch still auf dem Neste sitzen und Eier brüten?
Alles bei ihnen redet, Alles wird zerredet. Und was gestern noch zu hart war für die Zeit selber und ihren Zahn: heute hängt es zerschabt und zernagt aus den Mäulern der Heutigen.
Alles bei ihnen redet, Alles wird verrathen. Und was einst Geheimniss hiess und Heimlichkeit tiefer Seelen, heute gehört es den Gassen-Trompetern und andern Schmetterlingen.
Oh Menschenwesen, du wunderliches! Du Lärm auf dunklen Gassen! Nun liegst du wieder hinter mir: — meine grösste Gefahr liegt hinter mir!
Im Schonen und Mitleiden lag immer meine grösste Gefahr; und alles Menschenwesen will geschont und gelitten sein.
Mit verhaltenen Wahrheiten, mit Narrenhand und vernarrtem Herzen und reich an kleinen Lügen des Mitleidens: — also lebte ich immer unter Menschen.
Verkleidet sass ich unter ihnen, bereit, mich zu verkennen, dass ich sie ertrüge, und gern mir zuredend „du Narr, du kennst die Menschen nicht!“
Man verlernt die Menschen, wenn man unter Menschen lebt: zu viel Vordergrund ist an allen Menschen, — was sollen da weitsichtige, weit-süchtige Augen!
Und wenn sie mich verkannten: ich Narr schonte sie darob mehr, als mich: gewohnt zur Härte gegen mich und oft noch an mir selber mich rächend für diese Schonung.
Zerstochen von giftigen Fliegen und ausgehöhlt, dem Steine gleich, von vielen Tropfen Bosheit, so sass ich unter ihnen und redete mir noch zu: „unschuldig ist alles Kleine an seiner Kleinheit!“
Sonderlich Die, welche sie „die Guten“ heissen, fand ich als die giftigsten Fliegen: sie stechen in aller Unschuld, sie lügen in aller Unschuld; wie vermöchten sie, gegen mich — gerecht zu sein!
Wer unter den Guten lebt, den lehrt Mitleid lügen. Mitleid macht dumpfe Luft allen freien Seelen. Die Dummheit der Guten nämlich ist unergründlich.
Mich selber verbergen und meinen Reichthum — das lernte ich da unten: denn Jeden fand ich noch arm am Geiste. Das war der Lug meines Mitleidens, dass ich bei Jedem wusste,
— dass ich Jedem es ansah und anroch, was ihm Geistes genug und was ihm schon Geistes zuviel war!
Ihre steifen Weisen: ich hiess sie weise, nicht steif, — so lernte ich Worte verschlucken. Ihre Todtengräber: ich hiess sie Forscher und Prüfer, — so lernte ich Worte vertauschen.
Die Todtengräber graben sich Krankheiten an. Unter altem Schutte ruhn schlimme Dünste. Man soll den Morast nicht aufrühren. Man soll auf Bergen leben.
Mit seligen Nüstern athme ich wieder Berges-Freiheit! Erlöst ist endlich meine Nase vom Geruch alles Menschenwesens!
Von scharfen Lüften gekitzelt, wie von schäumenden Weinen, niest meine Seele, — niest und jubelt sich zu: Gesundheit!
>> 1422  
Ein Thier heranzüchten, das versprechen darf — ist das nicht gerade jene paradoxe Aufgabe selbst, welche sich die Natur in Hinsicht auf den Menschen gestellt hat? ist es nicht das eigentliche Problem vom Menschen?…

Это как раз и есть долгая история происхождения ответственности. Задача выведения животного, способного давать обещания, включает, как мы уже поняли, в качестве условия и подготовки более непосредственную задачу сначала сделать человека, в определенной степени необходимым, единообразным, равным среди равных, регулярным и, следовательно, предсказуемым. Огромная работа того, что я назвал «моралью обычая» (ср. Morgenröthe, стр. 7, 13, 16) — реальная работа человека над собой в течение самого длительного периода человеческого рода, вся его доисторическая работа — имеет свой смысл, свое великое оправдание, сколько бы жестокости, тирании, глупости и идиотизма она ни содержала: человек был сделан действительно предсказуемым с помощью морали обычая и социальной смирительной рубашки. Если же, с другой стороны, мы поместим себя в конец этого колоссального процесса, где дерево, наконец, приносит свои плоды, где общество и его мораль, наконец, выносят на свет то, для чего оно было лишь средством: тогда мы найдем в качестве самого спелого плода на его дереве суверенную личность, которая похожа только на себя, автономную, сверхморальную личность, которая освободилась от морали обычая (ибо «автономное» и «моральное» исключают друг друга), короче говоря, человека с его собственной независимой, долговременной волей, которому позволено обещать, — и в нем гордое сознание, подергивающееся во всех его мускулах, того, что наконец достигнуто и воплотилось в нем, истинное сознание силы и свободы, чувство совершенства в человеке вообще. Этот освобожденный человек, который действительно может обещать, этот хозяин свободной воли, этот суверен — как он мог не знать, какое превосходство он тем самым имеет над всем, что не может быть обещано и что позволено сказать о себе хорошо? Сколько доверия, сколько страха, сколько почтения он вызывает — он «заслуживает» всех трех — и как вместе с этим господством над собой ему необходимо дана и власть над обстоятельствами, над природой и всеми существами с более короткой волей и менее надежными способностями? «Свободный» человек, обладатель долгой, несокрушимой воли, также имеет в этом обладании свою меру ценности: глядя на других по собственной воле, он почитает или презирает их; и так же необходимо, как он чтит равных себе, сильных и надежных (тех, кому позволено обещать) — то есть всех, кто обещает как суверен, сильно, редко, медленно, кто скуп на свое доверие, кто отличается, когда доверяет, кто дает свое слово как нечто, на что можно положиться, потому что он знает себя достаточно сильным, чтобы сдержать его даже против случайностей, даже «против судьбы» — так же необходимо он будет держать наготове свой пинок для тощих борзых, которые обещают, не имея на то разрешения, и свою розгу для лжеца, который нарушает свое слово, как только оно у него во рту. Гордое знание необычайной привилегии ответственности, осознание этой редкой свободы, этой власти над собой и своей судьбой, погрузилось в его самые глубокие глубины и стало инстинктом, доминирующим инстинктом: — как он назовет его, этот доминирующий инстинкт, если ему нужно слово для него? Но нет сомнений: этот суверенный человек называет его своей совестью...
>> 1423  
Oh du mein Wille! Du Wende aller Noth, du meine Nothwendigkeit! Bewahre mich vor allen kleinen Siegen!
Du Schickung meiner Seele, die ich Schicksal heisse! Du In-mir! Über-mir! Bewahre und spare mich auf zu Einem grossen Schicksale!
Und deine letzte Grösse, mein Wille, spare dir für dein Letztes auf, — dass du unerbittlich bist in deinem Siege! Ach, wer unterlag nicht seinem Siege!
Ach, wessen Auge dunkelte nicht in dieser trunkenen Dämmerung! Ach, wessen Fuss taumelte nicht und verlernte im Siege — stehen! —
— Dass ich einst bereit und reif sei im grossen Mittage: bereit und reif gleich glühendem Erze, blitzschwangrer Wolke und schwellendem Milch-Euter: —
— bereit zu mir selber und zu meinem verborgensten Willen: ein Bogen brünstig nach seinem Pfeile, ein Pfeil brünstig nach seinem Sterne: —
— ein Stern bereit und reif in seinem Mittage, glühend, durchbohrt, selig vor vernichtenden Sonnen-Pfeilen: —
— eine Sonne selber und ein unerbittlicher Sonnen-Wille, zum Vernichten bereit im Siegen!
Oh Wille, Wende aller Noth, du meine Nothwendigkeit! Spare mich auf zu Einem grossen Siege! — —
>> 1424  
Letzter Wille.
So sterben,
wie ich ihn einst sterben sah —,
den Freund, der Blitze und Blicke
göttlich in meine dunkle Jugend warf.
Muthwillig und tief,
in der Schlacht ein Tänzer —,
unter Kriegern der Heiterste,
unter Siegern der Schwerste,
auf seinem Schicksal ein Schicksal stehend,
hart, nachdenklich, vordenklich —:
erzitternd darob, dass er siegte,
jauchzend darüber, dass er sterbend siegte —:
befehlend, indem er starb
— und er befahl, dass man vernichte…
So sterben,
wie ich ihn einst sterben sah:
siegend, vernichtend…

Man wird mir dankbar sein, wenn ich eine so wesentliche, so neue Einsicht in vier Thesen zusammendränge: ich erleichtere damit das Verstehen, ich fordere damit den Widerspruch heraus.
Erster Satz. Die Gründe, darauf hin „diese“ Welt als scheinbar bezeichnet worden ist, begründen vielmehr deren Realität, — eine andre Art Realität ist absolut unnachweisbar.
Zweiter Satz. Die Kennzeichen, welche man dem „wahren Sein“ der Dinge gegeben hat, sind die Kennzeichen des Nicht-Seins, des Nichts, — man hat die „wahre Welt“ aus dem Widerspruch zur wirklichen Welt aufgebaut: eine scheinbare Welt in der That, insofern sie bloss eine moralisch-optische Täuschung ist.
Dritter Satz. Von einer „andren“ Welt als dieser zu fabeln hat gar keinen Sinn, vorausgesetzt, dass nicht ein Instinkt der Verleumdung, Verkleinerung, Verdächtigung des Lebens in uns mächtig ist: im letzteren Falle rächen wir uns am Leben mit der Phantasmagorie eines „anderen“, eines „besseren“ Lebens.
Vierter Satz. Die Welt scheiden in eine „wahre“ und eine „scheinbare“, sei es in der Art des Christenthums, sei es in der Art Kant’s (eines hinterlistigen Christen zu guterletzt) ist nur eine Suggestion der décadence, — ein Symptom niedergehenden Lebens… Dass der Künstler den Schein höher schätzt als die Realität, ist kein Einwand gegen diesen Satz. Denn „der Schein“ bedeutet hier die Realität noch einmal, nur in einer Auswahl, Verstärkung, Correctur… Der tragische Künstler ist kein Pessimist, — er sagt gerade Ja zu allem Fragwürdigen und Furchtbaren selbst, er ist dionysisch…
>> 1425  
... Fluch ["Der Antichrist. Fluch auf das Christenthum."] ist auch ein Segen ... (... Nacht ist auch eine Sonne ...)
[... — sie [Lust] will Liebe, sie will Hass, sie ist überreich, schenkt, wirft weg, bettelt, dass Einer sie nimmt, dankt dem Nehmenden, sie möchte gern gehasst sein, — ...]


Wollt Nichts über euer Vermögen: es giebt eine schlimme Falschheit bei Solchen, die über ihr Vermögen wollen.
Sonderlich, wenn sie grosse Dinge wollen! Denn sie wecken Misstrauen gegen grosse Dinge, diese feinen Falschmünzer und Schauspieler: —
— bis sie endlich falsch vor sich selber sind, schieläugig, übertünchter Wurmfrass, bemäntelt durch starke Worte, durch Aushänge-Tugenden, durch glänzende falsche Werke.
Habt da eine gute Vorsicht, ihr höheren Menschen! Nichts nämlich gilt mir heute kostbarer und seltner als Redlichkeit.
Ist diess Heute nicht des Pöbels? Pöbel aber weiss nicht, was gross, was klein, was gerade und redlich ist: der ist unschuldig krumm, der lügt immer.

Habt heute ein gutes Misstrauen, ihr höheren Menschen, ihr Beherzten! Ihr Offenherzigen! Und haltet eure Gründe geheim! Diess Heute nämlich ist des Pöbels.
Was der Pöbel ohne Gründe einst glauben lernte, wer könnte ihm durch Gründe Das — umwerfen?
Und auf dem Markte überzeugt man mit Gebärden. Aber Gründe machen den Pöbel misstrauisch.
Und wenn da einmal die Wahrheit zum Siege kam, so fragt euch mit gutem Misstrauen: „welch starker Irrthum hat für sie gekämpft?“
Hütet euch auch vor den Gelehrten! Die hassen euch: denn sie sind unfruchtbar! Sie haben kalte vertrocknete Augen, vor ihnen liegt jeder Vogel entfedert.
Solche brüsten sich damit, dass sie nicht lügen: aber Ohnmacht zur Lüge ist lange noch nicht Liebe zur Wahrheit. Hütet euch!
Freiheit von Fieber ist lange noch nicht Erkenntniss! Ausgekälteten Geistern glaube ich nicht. Wer nicht lügen kann, weiss nicht, was Wahrheit ist.

— Der große Erkenntnisprinzip. —
Was ist gut? — Alles, was das Gefühl der Macht, den Willen zur Macht, die Macht selbst im Menschen erhöht.
Was ist schlecht? — Alles, was aus der Schwäche stammt.
Was ist Glück? — Das Gefühl davon, dass die Macht wächst, dass ein Widerstand überwunden wird.
Nicht Zufriedenheit, sondern mehr Macht; nicht Friede überhaupt, sondern Krieg; nicht Tugend, sondern Tüchtigkeit (Tugend im Renaissance-Stile, virtù, moralinfreie Tugend)
Die Schwachen und Missrathnen sollen zu Grunde gehn: erster Satz unsrer Menschenliebe. Und man soll ihnen noch dazu helfen.
Was ist schädlicher als irgend ein Laster? — Das Mitleiden der That mit allen Missrathnen und Schwachen — das Christenthum…
>> 1426  
[The powerful exact [alt.: do] what they can, and the weak have to comply. [But no necessity is presupposed, "as such".]]
>> 1427  
Ich habe mich oft gefragt, ob ich den schwersten Jahren meines Lebens nicht tiefer verpflichtet bin als irgend welchen anderen. So wie meine innerste Natur es mich lehrt, ist alles Nothwendige, aus der Höhe gesehn und im Sinne einer grossen Ökonomie, auch das Nützliche an sich, — man soll es nicht nur tragen, man soll es lieben… Amor fati: das ist meine innerste Natur. — Und was mein langes Siechthum angeht, verdanke ich ihm nicht unsäglich viel mehr als meiner Gesundheit? Ich verdanke ihm eine höhere Gesundheit, eine solche, welche stärker wird von Allem, was sie nicht umbringt! — Ich verdanke ihr auch meine Philosophie… Erst der grosse Schmerz ist der letzte Befreier des Geistes, als der Lehrmeister des grossen Verdachts, der aus jedem U ein X macht, ein echtes rechtes X, das heisst den vorletzten Buchstaben vor dem letzten… Erst der grosse Schmerz, jener lange langsame Schmerz, in dem wir gleichsam wie mit grünem Holze verbrannt werden, der sich Zeit nimmt —, zwingt uns Philosophen in unsre letzte Tiefe zu steigen und alles Vertrauen, alles Gutmüthige, Verschleiernde, Milde, Mittlere, wohin wir vielleicht vordem unsre Menschlichkeit gesetzt haben, von uns zu thun. Ich zweifle, ob ein solcher Schmerz „verbessert“: aber ich weiss, dass er uns vertieft… Sei es nun, dass wir ihm unsern Stolz, unsern Hohn, unsre Willenskraft entgegenstellen lernen, und es dem Indianer gleichthun, der, wie schlimm auch gepeinigt, sich an seinem Peiniger durch die Bosheit seiner Zunge schadlos hält; sei es, dass wir uns vor dem Schmerz in jenes Nichts zurückziehn, in das stumme, starre, taube Sich-Ergeben, Sich-Vergessen, Sich-Auslöschen: man kommt aus solchen langen gefährlichen Übungen der Herrschaft über sich als ein andrer Mensch heraus, mit einigen Fragezeichen mehr, — vor Allem mit dem Willen, fürderhin mehr, tiefer, strenger, härter, böser, stiller zu fragen als je bisher auf Erden gefragt worden ist… Das Vertrauen zum Leben ist dahin; das Leben selber wurde ein Problem. — Möge man ja nicht glauben, dass Einer damit nothwendig zum Düsterling, zur Schleiereule geworden sei! Selbst die Liebe zum Leben ist noch möglich, — nur liebt man anders… Es ist die Liebe zu einem Weibe, das uns Zweifel macht…

Am Seltsamsten ist Eins: man hat hinterdrein einen andren Geschmack — einen zweiten Geschmack. Aus solchen Abgründen, auch aus dem Abgrunde des grossen Verdachts kommt man neugeboren zurück, gehäutet, kitzlicher, boshafter, mit einem feineren Geschmack für die Freude, mit einer zarteren Zunge für alle guten Dinge, mit lustigeren Sinnen, mit einer zweiten gefährlicheren Unschuld in der Freude, kindlicher zugleich und hundert Mal raffinirter als man je vordem gewesen war. Moral: man ist nicht ungestraft der tiefste Geist aller Jahrtausende, — man ist es auch nicht unbelohnt… Ich gebe sofort eine Probe. Oh wie Einem nunmehr der Genuss zuwider ist, der grobe dumpfe braune Genuss, wie ihn sonst die Geniessenden, unsre „Gebildeten“, unsre Reichen und Regierenden verstehn! Wie boshaft wir nunmehr dem grossen Jahrmarkts-Bumbum zuhören, mit dem sich der „gebildete“ Mensch und Grossstädter heute durch Kunst, Buch und Musik zu „geistigen Genüssen“, unter Mithülfe geistiger Getränke, nothzüchtigen lässt! Wie uns jetzt der Theaterschrei der Leidenschaft in den Ohren wehthut, wie unserm Geschmacke der ganze romantische Aufruhr und Sinnen-Wirrwarr, den der gebildete Pöbel liebt, sammt seinen Aspirationen nach dem Erhabenen, Gehobenen, Verschrobenen fremd geworden ist! Nein, wenn wir Genesenden eine Kunst noch brauchen, so ist es eine andre Kunst — eine spöttische, leichte, flüchtige, göttlich unbehelligte, göttlich künstliche Kunst, welche wie eine reine Flamme in einen unbewölkten Himmel hineinlodert! Vor Allem: eine Kunst für Künstler, nur für Künstler! Wir verstehn uns hinterdrein besser auf das, was dazu zuerst noththut, die Heiterkeit, jede Heiterkeit, meine Freunde!… Wir wissen Einiges jetzt zu gut, wir Wissenden: oh wie wir nunmehr lernen, gut zu vergessen, gut nicht-zu wissen, als Künstler!… Und was unsre Zukunft betrifft: man wird uns schwerlich wieder auf den Pfaden jener ägyptischen Jünglinge finden, welche Nachts Tempel unsicher machen, Bildsäulen umarmen und durchaus Alles, was mit guten Gründen versteckt gehalten wird, entschleiern, aufdecken, in helles Licht stellen wollen. Nein, dieser schlechte Geschmack, dieser Wille zur Wahrheit, zur „Wahrheit um jeden Preis“, dieser Jünglings-Wahnsinn in der Liebe zur Wahrheit — ist uns verleidet: dazu sind wir zu erfahren, zu ernst, zu lustig, zu gebrannt, zu tief… Wir glauben nicht mehr daran, dass Wahrheit noch Wahrheit bleibt, wenn man ihr die Schleier abzieht, — wir haben genug gelebt, um dies zu glauben… Heute gilt es uns als eine Sache der Schicklichkeit, dass man nicht Alles nackt sehn, nicht bei Allem dabei sein, nicht Alles verstehn und „wissen“ wolle. Tout comprendre — c’est tout mépriser… „Ist es wahr, dass der liebe Gott überall zugegen ist? fragte ein kleines Mädchen seine Mutter: aber ich finde das unanständig“ — ein Wink für Philosophen!… Man sollte die Scham besser in Ehren halten, mit der sich die Natur hinter Räthsel und bunte Ungewissheiten versteckt hat. Vielleicht ist die Wahrheit ein Weib, das Gründe hat, ihre Gründe nicht sehn zu lassen?… Vielleicht ist ihr Name, griechisch zu reden, Baubo?… Oh diese Griechen! sie verstanden sich darauf, zu leben! Dazu thut noth, tapfer bei der Oberfläche, der Falte, der Haut stehn zu bleiben, den Schein anzubeten, an Formen, an Töne, an Worte, an den ganzen Olymp des Scheins zu glauben! Diese Griechen waren oberflächlich — aus Tiefe… Und kommen wir nicht eben darauf zurück, wir Waghalse des Geistes, die wir die höchste und gefährlichste Spitze des gegenwärtigen Gedankens erklettert und von da aus uns umgesehn haben, die wir von da aus hinabgesehn haben? Sind wir nicht eben darin — Griechen? Anbeter der Formen, der Töne, der Worte? Eben darum — Künstler?…
>> 1428  
Der Eternalist. [Segen für das Christentum.]
>> 1429  
https://youtu.be/AJzIT6fQ3OU

Quo Vadis, Domine?..
>> 1430  
[Thoughts are feelings, and feelings — are — thoughts.]
>> 1431  
[Der Wille zur Macht: Lust will aller Dinge Ewigkeit, will tiefe, tiefe Ewigkeit!..

„Die Welt ist tief,
Und tiefer als der Tag gedacht.
Tief ist ihr Weh —,
Lust — tiefer noch als Herzeleid:
Weh spricht: Vergeh!
Doch alle Lust will Ewigkeit —,
— will tiefe, tiefe Ewigkeit!“
]
>> 1432  
[Dictum sapienti sat es.]


[Обновить тред][Вверх]
Удалить пост
Пароль




[ Раскрыть форму ]