Сап рипдвач. Предлагаю для обсуждения статью по диалогу Фуко на тему поднятия возраста согласия во Франции до 15 лет. Письмо с просьбой об отмене инициативы подписали 69 французских интеллектуалов, включая Делёза, Гваттари, Фуко, Сартр, Лиотар, Барт, Деррида и т.д. Кто-то говорит, что мир сейчас левеет, но покажите мне хоть какого-то современного мыслителя, который открыто бы высказывался за понижение возраста согласия ниже 15 лет. Это были настоящие левые и настоящие либералы, сейчас либерахи стали жалкой пародией на самих себя.

https://syg.ma/@andrey-denisov/mishiel-fuko-ob-otmienie-vozrasta-soghlasiia

Мы возвращаемся скорее к твердым, жёстким и строгим позициям. И это движение в полицейской и судебной практике, к сожалению, часто поддерживается компаниями в прессе или печатной системой информирования. Поэтому именно в этой ситуации общее движение к либерализации, а затем феномен возвращения, откат, торможение, возможно даже начало процесса обратного, мы и должны обсудить.

Весь контекст криминализации служит только для того, чтобы подчеркнуть суть обвинения: вы хотите заниматься сексом _ с их согласия. Он служит только для того, чтобы подчеркнуть традиционный запрет и подчеркнуть по-новому, с новыми аргументами, традиционный запрет на секс по обоюдному согласию без насилия, без денег, без какой-либо формы проституции, который может существовать между совершеннолетними и несовершеннолетними.

Это показывает, до какой степени все они ищут места куда могут проникнуть извращенцы развращающие молодежь. Это навязчивая идея судей. Они не преуспели в определении извращений. Медицина и психиатрия сделают это за них. В середине 19 века они были одержимы идеей что извращенец есть везде и начали выслеживать его в самых опасных учреждениях, в группах риска, еще до того как был придуман этот термин. В настоящее время, если мы и могли на какой-то миг поверить что законы отступят, то не потому что считали этот период либеральным, а потому, что знали, в отношении сексуальности будет введен более тонкий контроль. И что кажущаяся свобода, которая маскирует эти более гибкие, более расплывчатые меры социального контроля, приведет к отказу от правового и уголовного регулирования. Это не обязательно всегда так и мы вполне можем представить что традиционные репрессивные законы будут работать вместе с более тонкими средствами контроля, такой формой сексологии, какой мы никогда не знали, и которая охватит все институции, включая школы.

Особенность этого законодательства была в том, что оно никогда не могло точно сказать за что наказывает. Развращение было наказуемо, но термин «развращение» так и не был определен. Оскорбления чести наказывались, но мы никогда не знали что такое оскорбление. Закон был призван защищать целомудрие, но мы никогда не знали что такое целомудрие. На практике, всякий раз когда возникала необходимость обосновать законодательное вмешательство в сексуальную сферу, ссылались на “закон скромности”.

Таким образом выделяют особую категорию извращенцев, в прямом смысле этого слова — монстров, цель жизни которых это секс _. Они становятся извращенцами и изолируемыми монстрами, поскольку преступление как таковое признается и конституируется, а теперь еще и подкрепляется всем психологическим и социологическим арсеналом. Мы находимся в процессе производства типа преступника с нуля, причем преступника настолько ужасного, что его преступление, в конечном счете, не нуждается ни в объяснении, ни в пострадавшем. Это немного похоже на то как действует и юридический монстр, термин «совращение»: действие совершенное без насилия, недоказуемое в любом случае, не оставляющее следов, поскольку аноскоп не способен найти ни малейшего повреждения, которое хоть как-то узаконило бы понятие насилия. Непристойные действия на публике, в некотором смысле, также достигают этой цели, поскольку, как всем известно, для того чтобы стать предметом возмущения публики не нужна аудитория. В случае совращения, когда на самом деле ничего нельзя найти, ничего из ничего, ноль, в этом случае преступник просто преступник, потому что он преступник, потому что у него такие вкусы. То, что мы традиционно называем преступлением мнения.

Создание нового типа преступника, создание человека который достаточно извращен чтобы делать то, что всегда делалось раньше без чьего-либо вмешательства, является чрезвычайно серьезным шагом с политической точки зрения. Даже если это не достигло таких масштабов как кампании против террористов, несколько сотен дел в год передаются суду. И это говорит о том, что определенная часть населения теперь должна априори считаться преступниками, возможно, выслеживаться в рамках операций типа "Помоги полиции", что и было сделано. В некотором смысле движение питает само себя.
Преступление исчезает, никого больше не волнует было ли на самом деле преступление или нет, пострадал ли кто-то или нет. Никого даже не волнует была ли жертва. Преступление полностью подпитывает само себя благодаря розыску, идентификации, изоляции категории лиц считающихся педофилами. Это приводит к призыву линчевать, который сегодня представляют некоторые статьи в прессе.

У адвокатов которые берутся за эти дела много проблем. В таких случаях, как адвокатов террористов, адвокаты сразу же расценивались как опасные сообщники. Все кто имел к этому отношение — были соучастниками. Точно такая же проблема защиты человека обвиняемого в сексуальных действиях по отношению к несовершеннолетним [15 лет на тот момент], особенно в провинциях, является чрезвычайно серьезной поскольку многие адвокаты просто не могут взяться за такую защиту, избегают ее, предпочитают чтобы ее назначал суд. Потому что любого кто защищает педофила можно заподозрить в какой-то непонятной симпатии к этому делу, непонятной симпатии о которой судьи между собой всегда думают: если он их защищает, значит он и сам не прочь.
Серьезный факт, который знают все кому приходилось иметь дело с судами во Франции в связи с этими делами: адвокату чрезвычайно трудно защищать дело и даже найти адвоката который согласится за него взяться. Адвокат может очень легко защищать гангстера, убийцу у которого за спиной десять старушек. Это не имеет значения. Но защищать того, кто хоть на секунду прикоснулся к гениталиям ребенка — это настоящая проблема. Это часть того, что создается вокруг этого нового преступника, взрослого практикующего эротические отношения _.

У нас будет общество опасностей в котором, с одной стороны, есть те, кто подвергается опасности, а с другой — те, кто является носителем опасности. И сексуальность перестанет быть формой поведения с определенными точными запретами. Скорее, сексуальность станет своего рода таящейся опасностью, своего рода вездесущим призраком, который будет разыгрываться между мужчинами и женщинами, между детьми и взрослыми, а также и между самими взрослыми. Сексуальность станет угрозой во всех социальных отношениях, во всех возрастных отношениях, во всех индивидуальных отношениях.

Существует презумпция несогласия, презумпция насилия даже в тех случаях когда не было предъявлено обвинение в развратных действиях с применением насилия, в случаях когда были развратные действия без насилия, т.е. по обоюдному согласию. Потому что совращение без насилия — это репрессивный юридический перевод удовольствия по обоюдному согласию. Важно видеть как манипулируют системой доказательств, противоположным образом в случае изнасилования женщин и в случае совращения педофилов.